|
|
| ПРОИЗВЕДЕНИЯ |
|
|
| Сонет/ Венок сонетов |
22.01.2023 15:04:51 |
|
Игорю-Северянину
и его неподражаемым «Медальонам».
Забрезжит свет – на небо одиноко
вползает солнца жёлтый одуван,
в булонском бродят толпы парижан,
пытает одинокого длиннотой
звенящий летний день. Сверчки
призывно трут о крылья щётки-лапки,
сбирает ветер шорохи в охапку,
в степи трескучей сердит сорняки.
Но будет осень, расстегнутся хляби,
зальёт Господь и поле, и большак.
Пальтишко старое, напялив кое-как,
неловко растопырив руки-грабли,
рыжеволосый побредёт чудак
по ниве, как Христос по водной глади.
I
Забрезжит свет – на небе одиноко:
ни облачка, ни божьего знаменья,
собрав нехитрые пожитки, в воскресенье
шагал Шагал в Санкт-Петербург далёкий.
В кармане двадцать семь рублей,
а в кучерявой голове цветёт до срока
на миллион сирень… И нет пророка
в Отчизне горестной твоей.
Но путь счастливее, уверенней, ровней,
чем многими мечталось всуе.
В художественную мастерскую
тобой кто только не был в гости зван!
И на Плафон Гарнье в Париже
вползает солнца жёлтый одуван.
II
Вползает солнца жёлтый одуван
на острый позвоночник Гималаев,
задев его своим шафранным краем,
пылающий роняет сарафан.
Там, кистью отворяя в небо двери,
тот сарафан увидит на лету,
схватив в моменте цвет и простоту,
величественный бородатый Рерих.
Апологет подоблачных высот,
«Последний ангел», ждущий на вершине,
далёкой Индии принадлежит отныне
твой прах. А нас несёт по миру
мещанской стаей праздных горожан –
в Булонском бродят толпы парижан.
III
в Булонском бродят толпы парижан:
Анри Мари Раймон Тулуз-Лотрек…
Нет, не компания, искромётный человек –
пьянчуга, карлик, граф и хулиган:
абсент, коньяк, Монмартр, клоунесса,
пирушки, кабаре, театр, бомонд,
афиши, «Мулен Руж», бокалов звон;
подруга – проститутка, мать – принцесса…
Но ест недуг – бессменный бич богем,
лишь мама – самый верный человек.
Свой яркий, но такой короткий век,
он на руках её, в шальные тридцать семь
почил. Последний день, окутанный заботой,
пытает одинокого длиннотой.
IV
Пытает одинокого длиннотой
унылый день, но этих двух – отнюдь:
учились в школе оба как-нибудь,
считая самой важною работой
палитру красок, холст, натуру, свет.
Их часто путают, одну меняя букву,
но их сравнить, что путать хлеб и брюкву
(у одного кувшинок точно нет).
Их современники с трудом выносят муку
смотреть на даму, что в лесу, в траве,
сняла и неглиже. То – Эдуард Мане.
Другой же слеп почти и кисть не держат руки,
он – Клод Моне, рождает мастерски
звенящий летний день. Сверчки…
V
Звенящий летний день. Сверчки…
Истома… Вон там, под палевым зонтом,
в прозрачном свете, нежно-золотом,
девица тонкая. И словно островки
прибитой пыли на шипящей глади
играет тень. Ты даже слышишь запах
и видишь, что она, поправив капор,
встаёт, на зрителя не глядя…
А вот ещё – дохнёт лесная чаща
прогорклым мхом. Тут мишек
на первый план выводит Шишкин.
А в спелой ржи, горячей и звучащей –
ансамбль: женихи в любовной лихорадке
призывно трут о крылья щётки-лапки.
VI
Призывно трут о крылья щётки-лапки
цикады на другом краю Земли,
туда летят зимою журавли,
где голые тела туземок гладки.
Туда, где редок белый человек,
где даже Иисус распятый – жёлтый,
где манговые груди, словно торты,
лишь пригуби – и не забудешь ввек.
Полинезийский рай и ад проказы
командуют и сердцем и рукой,
и силы забирают, и покой,
и страхи ночи южной, черноглазой
шипят змеёй, с тобой играя в прятки.
Сбирает ветер шорохи в охапку…
VII
Сбирает ветер шорохи в охапку
в молочном мареве над утренним Днепром.
В блаженстве на картине разлитом
сокрыта мироздания загадка.
В ней утонуть и радостно, и сладко!
А светотени этого творца
не устаешь дивиться без конца,
как будто теплится незримая лампадка
в снегах, реке, среди стволов берёз…
И бледное холодное светило
о Боге вездесущем возвестило,
когда недвижимый, мерцающий Христос
невидимым велением руки
в степи трескучей сердит сорняки.
VIII
В степи трескучей сердит сорняки
холодный ветер юга – трамонтана.
Под тихое шушуканье фонтана
законам логики и смыслу вопреки
творит, бог знает что, пиит!
Да-да, пиит и виртуоз от бога:
скрестив кузнечика, слона, единорога,
пчелу, жену и циферблат. Не спит.
И разуму унылому враждебен
«Жираф в огне» и ящички в ноге,
и голенькая, что твоя торпеда,
с глазами согнутыми «Атомная Леда»…
Ах, сколько силы в этой жаркой бабе!
Но будет осень, расстегнутся хляби
IX
Но будет осень, расстегнутся хляби,
запричитает медь монастырей.
Выходит «Синий всадник» из дверей:
бесстрашен, энергичен, разухабист.
Гремит подковой в каждой галерее.
Провозглашает новый манифест.
И академики, решив в один присест,
клеймят Кандинского, Явленского и Клее.
Всё новое всегда даётся туго
для косных главарей-профессоров –
им сложно отказаться от основ…
Но «Ад и пламя» вызовут столбнях!
С дерюги сей шедевр возвещает:
зальёт Господь и поле, и большак.
Х
Зальёт Господь и поле, и большак,
грачи собьются тёмно-грязной кучей,
отправятся на юг за долей лучшей
и будут там гракать на бедолаг.
Но им вернуться надо непременно
весною раннею на русские поля,
там где под шубой стылая земля
черна, жирна и необыкновенна.
На ней, на русской, человек Саврасов
на холст кладет в своём порядке краску,
и с полотна (то чудо или сказка?)
мы слышим звук весны и чуем мрак…
Тут Алексей Кондратьевич обмяк,
пальтишко старое, напялив кое-как
XI
пальтишко старое, напялив кое-как
отправится в недальнюю дорогу
и постыдив себя, я думаю, немного,
зайдёт в кишащий драмами кабак…
О, сколько бед, влюбленностей и мук
в наследии художников великих!
О, сколько маялся от женщин, горемыка –
норвежский искуситель Эдвард Мунк!
В любовных штормах гнулся как тростник,
в упор шизофрении видел лик,
его истошный полотняный «Крик»
пути эмблема… Но с годами слабли
шторма, и в фермерской ограде,
неловко растопырив руки-грабли
XII
неловко растопырив руки-грабли
стояло пугало, что сам он водрузил.
И на морковку не жалея сил
полол и крыл сарай, чтоб кролики не зябли…
Игривых кроликов раскраска весела,
но среди всех – людей или животных –
коварный, огненный и приворотный
Вечеллио оттенок – тициан.
Он, Тициан – столп эры. Ренессанс.
Художники дерзают вровень с Богом
вести вселенную к кудрявому барокко,
играя с церковью в буру и преферанс.
Любовь земная, плоть на небесах,
пропорций и телесных линий роскошь,
в шелках ванильных бёдер паруса.
Но лопнул шар времен, иссяк.
К далёким новым вехам
рыжеволосый побредёт чудак,
ХIII
рыжеволосый побредёт чудак
сквозь треск небес, стенание Раскола,
сквозь плач людской, скручённый в общий голос,
где каждый двоеперствующий – чужак!
Его не знаем мы, но ясная икона
золото-белой византийской вязи,
проложит тропку робкой, тонкой связи
от Никона до нового канона.
И смрад костров от человечьей плоти,
и дым, что выбьет слёзы у небес,
и у Отца, что скажет: «Вопиете?
Падите ниц, и зрите, наконец,
что я безмерно щедр, когда
по ниве, как Христос по водной глади
XIV
по ниве, как Христос по водной глади,
с Писанием в натруженной руке
в шахтерский дом, что виден вдалеке
бредет под ливнем (будь же он неладен)
священник молодой». Худой и рыжий,
слегка небрит, взлохмачен, лопоух.
Вдруг разоравшийся из-за плетня петух,
подталкивает криком в жижу
и так неряшливого чудака.
Был долог путь, но как же коротка
слепой Фемиды, подтолкнувшей локоть,
рука. И бурое пятно кровоподтека
к рассвету станет завершеньем срока.
Забрезжит свет – на небе одиноко…
Валерия Хаддадин
июнь 2019 – февраль 2020 |
 2  1147
|
|
| |
Решила добавить Северянину медальонов про художников?  У него только поэты и композиторы.
Ну что ж, получилось.
Особенно понравилось про Дали.
Жаль, Босха не помянула. И не только. Наверное, в венок не поместились. |
|
|
1
14.03.2023 11:57:20
|
Спасибо!!
Конечно, не поместились))
Они неисчерпаемы :)))
|
| |
|
| |
|
|
