СУДЬБА
сказка
Оксане Г.
Экспонаты собрания были разного происхождения и образца, назначения и цвета. Одни вводились внутрь, другие насаживались сверху. Пробка и металл, сургуч и пластик. О, это был восхитительный парад! Мы любовались собой и соседями, мы гордились своей долей.
Ах, если бы мы знали, что это наш лучший час! Музыка и песни, смех и цветы! Наивны и самоуверенны - мы были убеждены, что все это ради нас! Мы значили что-то, но, оказалось, так мало! Всего лишь грань между рассудком и безумием, между порядком и хаосом. Знание, как поздно ты приходишь! Опыт, как ты горек!
Истребление началось внезапно и безжалостно. Тех, кто представлял из себя пластмассовые колпачки, бесцеремонные пальцы стягивали с горлышек, на которых они были столь уютно устроены. Низвергнутые колпачки многозначительно краснели и белели в отведенных им местах. Впрочем, они валялись там, куда их бросили.
Против железных крышек был применен безропотный палач - консервный нож; он не только деформировал свои жертвы, но даже рвал их края. Но самое страшное и необратимое многие из нас наблюдали уже из новых мест обитания. Это была расправа над пробками, внедренными, словно навеки, в горло сосудов. Невинные пробки достались на потеху штопору. Инструмент хладнокровно ввинчивал в их пористое тело свое витое жало, образуя невосполнимую дыру, и, уперевшись одной из своих деталей в края настороженного стеклянного отверстия, извлекал пробки наружу. Некоторые тут же разваливались на части. Тех, кто частично уцелел расчленяли на мелкие крошки безжалостные пальцы.
По ходу бойни штопор становился все неистовее и изощреннее, и вот мы уже стали очевидцами того, как он приникает к горлышку, не дожидаясь устранения верхнего синтетического колпачка, который оказывается просверленным вместе с затаившейся внутренней пробкой, и оба они, прижатые друг к другу, извлекаются наружу и ухарски отбрасываются.
Моя судьба, вопреки происходящим зверствам, казалась мне иной. Благодаря своей конструкции я была одновременно и внутри горла, и на нем. Мой облик, как я понимала, был недоступен для зевак, и поэтому я была спеленута солнечно-золотистой фольгой. А для гарантии полной неприкосновенности я была еще заботливо, но плотно, стиснута, как дама корсетом, изящной проволокой.
Какова же была моя тревога, когда я почувствовала, что путы моей недосягаемости слабеют, а фольга с шуршанием спархивает на праздничный стол. "Может быть, мир уже созрел для того, чтобы я предстала перед ним во всем своем величии?" - подумалось мне.
Я почувствовала, что как будто расту, но на самом деле это почудилось вследствие невероятного напора из недр бутылки. Я испугалась, что меня разорвет на куски. Внезапно я разъединилась с бутылкой и под громкий хлопок молниеносно направилась вверх, а ударившись о потолок, упала на стол, покрутилась на месте и замерла.
Я лежала на столе оглушенная и наблюдала, как некоторых из нас вновь надевали на горлышки, а позже снимали. В какой-то момент меня тоже подняли и нахлобучили на початую емкость. К моему возмущению, это было уже не волшебно искрящееся шампанское, исходящее из бутылки, как водопад, а всего лишь похожее на прибрежную пену пиво.
- Вот как обращаются с той, которую, может быть, ждал весь мир! - скорбно заметила я, когда в очередной раз отправилась на затычку убогого пива. Вдруг я оказалась перевернута и, покачиваясь на макушке, беспомощно предъявила полое нутро чьим-то циничным пальцам, которые стали одевать меня на одного из своих собратьев, причем самого толстого. Я едва налезла на этого нахала. Мне стало тревожно за свою целостность. Соскакивала же я с него со странным звуком, который вызывал у окружающих чрезвычайно глупый смех.
- Как же вы посмели превратить меня в клоуна?! - возмущено воскликнула я, как вдруг поняла, что могу быть уничтожена, - я уже пребывала на столе, и в меня вторгалась горящая спичка.
- Неужели нельзя было сгореть в более подходящем месте? - спросила я опасную гостью.
- Я-то что! Меня самой вот-вот не станет. Смотри, как обуглился и изогнулся мой запаленный конец. Если бы ты знала, как мне страшно! - жалобно прошептала угасающая жертва. - В моей судьбе, как и в твоем беспокойстве, виноват огонь.
- Ты что, не нашел себе другого места, чтобы светить? Нам тут и так чересчур ярко от праздничной иллюминации, - обратилась я к огню, который с урчанием истреблял мою уже затихшую гостью.
- Я-то что, меня самого вот-вот не станет! Смотри, как мал и тускл мой флаг, - грустно отозвался огонь. - Это все пальцы. Они чиркнули спичку о коробок и извлекли меня, отмерив и мой, и ее путь. Ты лучше терпи и не ропщи. Это не худшее, - еле слышно просипел огонь и исчез.
- Пусть это не самое плохое, что есть на свете, но я-то здесь при чем? Я ведь создана для лучшего и еще встречу свой праздник, - только попыталась я себя утешить, как с омерзением поняла, что в меня сыплется пепел, а мои безукоризненные края плавит оголтелая сигарета.
- Убирайся вон! Ты что, не нашла себе другого места, чтобы трясти свои струпья и глумиться над тем, что не для тебя создано?! - завопила я в полном отчаянии от происходящего кощунства.
- Я-то что, меня самой вот-вот не станет, и ты явишься прибежищем остывающего пепла. Смотри, как перемещается по мне тление, оставляя серый прах, - обреченно продымила сигарета. - Это все - пальцы. Они - зажгли спичку, родив огонь, но отмерив и его, и ее путь, а после, как видишь, и мой - тоже. Ты лучше терпи и наберись сил для грядущих испытаний, - только и успела посоветовать очередная захватчица, как оказалась вдавлена в мое дно.
- Ты совсем спятила! Ты же плавишь меня! - зарыдала я, но сигареты больше не существовало - ее разрозненные останки дымились, орошая пеплом скатерть через дыру, прожженную в моем боку.
Продырявленная, деформированная, я проклинала тех, кто доставил мне столько волнений и бед. Меня ведь сотворили для иной доли. Когда же изменится моя судьба, и я окажусь в том месте, где смогу выполнить свою, безусловно особенную, роль?
Мои рассуждения прервали неуемные пальцы - они перевернули меня, вытряхнули окурок, угольки от спички и пепел, постучали мною о блюдце и куда-то понесли.
- Поздно же вы спохватились! Впрочем, я готова простить вас и даже постараюсь все забыть, - комментировала я действия пальцев, которые, как мне пригрезилось, образумились, но, увы, я оказалась пронзена по их безрассудной воле кривым, ржавым гвоздем.
- Надо было окончательно сдуреть, чтобы калечить меня, ту, которая еще так хороша, так совершенна! - голосила я. А в это время через меня продели леску, завязали ее конец узлом, и я осознала, что отныне подвешена над унитазом.
- Вот радость-то! Вот и посулы! Вот и предназначенье! - горько улыбнулась я. Теперь я знала только пальцы - они дергали за меня, и раздавался шум низвергаемой воды. Что ж, пора смириться. Наверное, это не самое худшее, - предавалась я философии, когда без надобности болталась, колышимая потоками воздуха. Вода поступала в бачок с первозданным журчанием. От этой мелодии я впадала в забытье и мне мерещилось, что рядом - горный ручей; а запыленная, засиженная насекомыми лампочка представлялась как солнце, зримое мною сквозь вечнозеленые растения.
Однажды мою дрему прервал резкий рывок. Леска прорезала меня, и я попала в плен к заскорузлым пальцам. Они же сунули меня в карман. Там было тесно и темно.
- Неужели я захоронена? - в отчаянии перекатывалась я при каждом шаге. - Но не может же этот человек ходить вечно? Должно же что-то измениться?
Пальцы извлекли меня и, привычно покрутив, куда-то затолкали. Железо, стекло. Меня одели на лампочку в салоне водителя трамвая. Я стала изучать обстановку. Невдалеке мерцал продырявленный красный колпачок.
- Да я же помню тебя! - обратилась я к нему. - В лучшее время мы вместе мечтали о выдающейся судьбе, и вот чем все кончилось.
- Да, я перенес примерно то же, что и ты, а может статься, даже больше, - откликнулся сосед. Я пристальней всмотрелась в него, потому что мне показалось, что он стал как-то странно морщиться. Да он же плавится!
Водитель также заметил метаморфозу с колпачком и, изъяв его, метнул несчастливца в грохочущее улицей окно.
- Что ж, ему не повезло. А я еще не погибла. Я даже могу быть полезной. Не зря же меня сюда запихали? - внушала я себе успокоение. Закрытая мною лампочка нагревалась не настолько сильно, чтобы меня расплавить. Я надеялась, что обрела надежное убежище.
В один ужасный день дерзкие пальцы извлекли меня из обустроенной ниши и поместили на мое место стеклянный колпачок зеленого цвета, который, видимо, и был предназначен для прикрытия лампочки.
Я вновь очутилась в кармане, но уже не мучила себя сомнениями. Я была уверена, что это всего лишь пауза.
- Вовремя же вы опомнились, уважаемые, а то я было уже собиралась закупорить собой какую-нибудь бутылку, - попыталась я сохранить свою цену на случай удачной вакансии, хотя совершенно не ведала своего грядущего предназначения, пока вдруг не почувствовала, что вот-вот лопну в уязвленном месте: окаянные пальцы усердно напяливали меня на ножку стула.
- Так вот что! Эгей! Вы не рехнулись?! Меня, заслуженную полиэтиленовую пробку, вы обуваете на обшарпанную инвентарную ножку, к тому же наверняка аннулированную по всем отчетным бумагам, а значит, как бы уже и не существующую. Вы, я убеждаюсь, совершенно не думаете о последствиях! - не сдалась я и в этой сверхопасной ситуации. Я все еще рассчитывала на здравомыслие и целесообразность.
Увы, вместо того чтобы образумиться, спохватиться или что-то еще исправить, негодные пальцы несколько раз стукнули стулом об пол, потуже нахлобучивая меня на гнилую древесину.
- Видишь, ты все роптала и чего добилась? Молчи уж теперь, а то не стало бы тебе хуже, - заскрипел стул под тяжестью присевшего человека.
- Твое-то место, точно, на свалке или на костре, а я-то еще свое возьму! Ты что, не замечаешь, как я хороша? - осадила я своего бесперспективного спутника.
- Ну, как знаешь, я-то еще пригожусь, а вот ты очень скоро протрешься и станешь негодной даже для такого употребления, - захрустел назойливый утиль. Но он, увы, был прав: действительно, с каждым его перемещением моя неповторимая поверхность царапалась и тончала.
- Неужели это все? - в панике металась я. - Неужели будущее было обманом?
Я испытывала облегчение только в те немногие часы, когда моего седока переворачивали вверх дном и ставили на стол. Тогда я пыталась ощутить степень своей изношенности и пригодности.
Слух о конце света появился как бы сам по себе. Никто не сознавался в том, что первым объявил о грядущем. Кто-то осторожно замечал, что подобное уже происходило и, что самое невероятное, погибали не все. Так, среди переживших катастрофу числились телевизор и люстра. Однако счастливцы явно не желали вспоминать прошлое и, тем более, провозглашать прогнозы на будущее.
Финал наступил буднично и даже не столь очевидно, как мы ожидали. Из помещения выдворялись ломаные и старые вещи. Я очень надеялась на то, что мой феодал еще не так плох, как это было на самом деле. Когда его первый раз ударили об пол - он заскрежетал. От второго испытания на прочность стул захрустел. Третий тур стал последним. Предмет обстановки распался на комплект первоначальных деталей.
Я все еще была одета на убогую ножку. Вместе с ней я полетела в кузов грузовика. Этот унылый полет взбудоражил воспоминания о далеком первом воспарении - как это было дивно! А теперь уже ничего не вернуть и не изменить!
Прыгая в кузове, словно в припадке, вместе с другими выброшенными из жизни предметами, а в основном, их фрагментами, я мечтала о красивой, может быть, героической смерти.
Нас привезли туда, где кончаются надежды, нас привезли на свалку. Самосвал сбросил нас в хаос других отбросов. Вокруг нас (меня с ножкой, на которую я все еще была нанизана), вокруг нас на обозримом пространстве ржавели, гнили и дымились жертвы человеческих пальцев.
Через какое-то, бессмысленное для нас, время постоянно кочующий по свалке огонь добрался и до нашей кучи. Ножка - сгорела. Я - расплавилась и превратилась в подобие ледышки. А какая я была когда-то? По форме - медуза, по хватке - спрут, полупрозрачная, как вуаль, недоговоренная, как дымка тумана...
Мои пунктирные воспоминания прервали рев и вибрация. Что-то приближалось, что-то угрожало. Это был бульдозер - он двигался по свалке и ровнял мусорные кучи.
Мое везение казалось фантастичным, но я опять оказалась не в худшем положении: одна моя часть все еще присутствовала на поверхности - ее нагревало солнце и охлаждал дождь, а иногда касались птицы и грызуны.
Расставание со внешним миром все-таки произошло. Ему вновь предшествовали шум и дрожь земли: самосвал завалил нас песком и щебнем. Наверху шла невидимая нам стройка.
© Петр Кожевников
|
0 
