На первое мая все вдруг заболели, и Ольга, недолго думая, решила ехать в деревню одна. Николаю ничего не сказала: он бы увязался следом, а что с ним делать ― она пока не знала. Он предложил ей руку и сердце сразу, как она развелась, еще год назад, но Ольга ему отказала. Подумала: из огня да в полымя: еще неизвестно, каким мужем будешь ты. Но Николай и ухом не повёл, продолжая ждать.

― Вернусь с последней электричкой, ― сказала Ольга кашляющей матери и поехала.

Решила посадить, что успеет, прибраться немного в новом доме ― в следующие выходные можно будет уже и всем вместе приехать. Путь был неблизкий: электричка рассекла майский рассвет, а дальше надо было на автобусе. Задремав под дорожную тряску, Ольга увидела во сне Николая: снилось, как они вместе в деревню едут ― то ли было, то ли будет. Вроде уже ездили вместе один раз, Николай помогал, но во сне ехали на своей машине. Чего отказала, подумалось вдруг Ольге. Потом проснулась, глянула в окно ― уже вроде Медынь проехали, выходить скоро. Нет, правильно отказала, не нужен мне никто, решила она, выходя на остановке. Автобус, выпустив ее, постоял с минуту и с тарахтением запылил по дороге, так и не закрыв дверь.

Васька сидел на продавленных ступенях крыльца, когда Ольга прошла мимо, и раннее деревенское утро для него сразу наполнилось сладким предвкушением. Ольга никого не заметила. В деревне она была человеком новым, и сейчас старалась не пропустить дом, который видела только при покупке. Блёклые голубые стены выглянули из зарослей сирени, и Ольга повернула к калитке.

О соседях знали немного. С одной стороны молчал горелый дом, а с другой жила полногрудая Аришка, и хотя было ей уже за пятьдесят, жила она не одна. Васька приехал к ней из Москвы, отсидев за убийство жены: его лишили прописки и выслали за пределы города, и когда он вошел в деревню, его еще никто не знал. Одиноких баб оказалось немного: одна другой старше, и только в Аришкином доме он решил остаться.

Теперь же, пока Ольга вытаскивала из сарая лопату, Васька уже шёл по её участку.

― Привет, хозяюшка! Надолго ли в наши края?

Ольга помнила смуглого и крепкого соседа. Зашагав к грядкам, она сказала:

― Сажать приехала.

― Мож, помочь тебе? Чай, мужика-то нету?

― Спасибо, не надо, ― лопата вонзилась в застоявшуюся землю. ― Всё есть.

― Ну смотри… я к тебе на чаёк-то загляну?

― У меня нет чая.

― Ну, я свой принесу.

― В другой раз приносите. Приеду с мужем ― попьем вместе. Мне сейчас некогда, ― и лязг лопатой об камень.

Май звенел, и давно непаханая земля с натугой расступалась для посева. Ольга вытаскивала из будущих грядок осколки посуды, деревяшки и куски кашеобразной ткани. Скоро стало ясно, что на вечернюю электричку она не успевает. Можно, конечно, всё бросить и побежать на последний автобус прямо сейчас, но обидно было оставлять едва начатую работу. Обещать ― обещала, а всё ж таки, лучше уехать завтра утром: авось, не хватятся.

Васька ходил вдоль забора:

― А что, работаешь кем, что ли? В городе-то у себя?

― Работаю.

― Кем работаешь-то? Чай, в ресторане каком-нибудь, хозяюшкой?

Когда по деревне побежал вечер, он застал Ольгу за сжиганием старого хлама, но темнота мягко загнала в дом, пока от нее не отгородились изнутри железным засовом. Деревня стихла и погасла. Булькнет на том берегу пруда водяная крыса ― ее слышно. Ольга накрылась курткой, подумав только, как, должно быть, хорошо будет здесь жи… ― и темнота одолела тяжелую голову.

Бом-бом-бом! Рвёт что-то темноту.

― Открывай, я пришёл! ― бом-бом-бом.

Ольга резко села. Это еще что?

Бом-бом!

― Открывай, говорю! ― кричал Васька и долбил что было силы по деревянной двери.

Засов дергался в тисках, вздрагивал при каждом ударе, но держался. Ольга встала. Темнота обступила ее со всех сторон, лишь тонкие лунные лучи проскальзывали через щели в заколоченных окнах и распадались на полу. Дверь затихла: послышались шаги вокруг дома, тяжелый стук по ступеням крыльца, и вторая дверь брякнула под крепким Васькиным напором. Тут вместо засова был слабенький язычок замка, и Ольга без звука метнулась на терраску: там утром она видела ящик с инструментами, где поверх всего лежал топор.

Руки были холоднее лезвия. Когда Ольга подкралась к тяжело бухающей двери, ненависть давила ей сердце, и топор был приготовлен к удару остриём вперед. Но дверь вдруг замолчала. Человек соскочил с крыльца, и тишина окатила весь дом. Ольга еще держала топор наготове, но потом опустила руки: неужто ушёл? Вроде бы никого…

Бум! ― разнесся удар об другую дверь.

― Олька! Стерва поганая, сучье отродье, не успела приехать, уже мужика охомутала! Я знаю, что Васька у тебя, выходи, скотина! Сейчас ты у меня получишь!

Бум! Ольга глянула в щелку, и на светлом от луны дворе увидела Аришку, которая, размахиваясь, что было мочи, била в дверь кочергой. Бум! Дверь содрогнулась на петлях, и Ольга снова подняла топор.

― Гадина-змеюка, сволочь московская! ― надрывалась Аришка и заносила свою кочергу, молотя по стенам дома: дыщ, дыщ, дыщ!

Ольга видела в щель окна, как соседка бегает по двору, потрясая кочергой, а над ней в небе криво смеётся луна. Держа топор, Ольга вернулась к дверям. Но Аришка скоро устала, облила проклятиями весь Ольгин род и ушла, потрясая кочергой. Ольга опустилась на диван. Ну, спрашивала она, еще будет?

Том-том, ― раздалось со стороны спальни. Звуки лезли вверх, на крышу, и за ними слышалось Васькино кряхтение. Крыша, добротная, но старая ― еще довоенная, ― была покрыта щепой, плотно уложенной на лаги. Васька рассудил, что сможет попасть в дом через щели в лагах, и начал остервенело выдергивать щепу, обнажая костяк крыши. Ольга, не шевелясь, сидела на диване, и ей казалось, что топор стал продолжением ее рук. Она слушала, как Васька кряхтит и ругается, пытаясь протиснуться меж лагами. Но лаги лежали слишком близко, и он, плюясь, беспорядочно раскидывал щепу, то тут, то там тряся над чердаком своей ногой и надеясь найти лазейку.

― Вот ты где, пьяный хрен! скотина недорезанная!

Ольга выдохнула. Сквозь густеющий кисель в своей голове она слышала, как Васька скатился с крыши и начал кричать на Аришку, пока та пыталась дать ему кочергой. Наконец, они ушли, и всё стихло. Ольга хотела было посидеть, прислушиваясь, но выключилась прямо на диване, так и не выпустив из рук топор.

― Оля!

Она открыла глаза. Сквозь заколоченные окна лезли на пол солнечные пятна, и в них медленно плавала пыль.

― Оля! ― снова закричали снаружи.

Знакомый голос, подумала Ольга, просыпаясь. Надо бы встать. Пыль кинулась прочь, засуетилась по комнате; громыхнул железный засов, и яркий день ударил в лицо. На пороге стоял Николай, бледнее бледного: Олина мама позвонила ему еще вчера вечером, но ехать уже было не на чем.

― Оля… ― выдохнул он.

Ольга выпустила из рук топор и, вдруг почувствовав себя разом очень слабой, сползла на ступени и заревела. Поднялся ветер, с силой запахло сиренью. Блеснуло солнце, отражаясь в остром лезвии, и покатилось по небу, начиная новый круг.