. Белая бабочка пляшет по краю оргАна.
Бабочка смотрит на Гродберга, Гродберг – на гаммы,
мама – на бабочку Гродберга. Всем хорошо.
Мир на воздушном качается шаре большом.
Господи, что ж напоследок всё как-то туманно,
словно отчалило детство со всем багажом?..
Память упорно разложит слова по порядку:
этот гербарий отложим, а этот – в тетрадку,
бережно, рядом с рассохшимся белым крылом.
Тает надежда облаткою под языком.
Если оттуда смотреть – всё бездумно и сладко;
если поближе – овеяно горестным сном.
Чудо моё невозможное, белые дни!
Выгони новых, случайных, земных, кто бы ни,
только верни ощущенье, что склеено блюдце.
Если нельзя – только туже петлю затяни.
(Господи, год – как тут памятно не задохнуться!..)
В зелени, в зелени жёлтой стоят и смеются,
помолодев на пригоршню беды и стыда.
Лица размыты, нездешним очерчены светом.
Каждый уже одинок – но не знает об этом.
Каждый по капельке мёртв – но не скажет когда.
II. В этой системе разладилось что-то – и вот
больше на жёстком магнитном никто не живёт.
Память легко удаляет ненужные файлы.
В левом углу монитора кораблик плывёт.
Сколько на крестик ни жми – выплывает окно:
светлая комната. Четверо. Ночь. Люблино.
Немногословные, словно подземные стражи:
этот застенчив, а эта – уткнулась в кино.
… Алое-алым плывёт под футболкой пятно.
Я никому не под стать в этом пасмурном царстве.
Райская скатерть бела – о, безмерность моя! –
или молчание – сумрачно, жёстко, пацански –
или рыдание – залпом, в четыре ручья.
Крепко отчаянье, крепко держу на весу.
Дурой-рукой небольшую устрою грозу:
дурой-рукой, чтоб не вязнуть в их топком покое,
скатерть, и блюдца, и всё это царство снесу.
Может, хотя бы тогда пошевелятся, но –
это минутное чувство скорее смешно.
О, моя радость – мотив жестяной, коробейный!
Алое-алым плывёт под футболкой пятно.
Нету других «потому» на твои «почему».
Музыка, музыка – выстрелом в топкую тьму.
Эта программа уже никогда не ответит.
... Дай завершить самому. |
1 
