В самых потаенных и весьма обветшавших, как и весь я сам, уголках моей памяти за дубовыми дверями, под тяжелыми замками хранится одно далекое и до последнего времени едва различимое воспоминание. Оно, вопреки расползающейся ядовитой коррозии, носящей фамилию некого мудреного Алоиса, с каждым днем становится всё настойчивее. Однако те две странные и милые женщины, что время от времени появляются возле моей постели и утверждают, будто я их отец, постоянно прерывают его собственными векторными отрезками иной мнемы. От этих разговоров веет накрахмаленным бельем, горячим кофе, типографской краской газет и горчичными ваннами. Мягкие махровые нити их клубков бережно оплетают мой мерцающий рассудок и держат изо всех сил, грозясь в любой момент лопнуть от напряжения.Но шаг за шагом я тянусь к тому далекому воспоминанию, столь лучезарному и влекущему, распахиваю все двери, срываю замки, и поток ликующего сияния разгоняет пыльный сумрак.
Посреди безбрежного океана ароматной ржи, под необозримой лазурью, в лучах палящего июльского солнца, кружится предо мной рыжая босоногая девчонка с янтарными глазами. И никак мне не разобрать ни черт лица её, ни возраста, ничего кроме искрящейся радостью и полуденным зноем золотой живицы. "Бежим!"- её рука устремлена в неопределенную даль, куда-то между небом и землей, в манящую бесконечность, в зыбкую пелену дрожащего марева. Мне не страшно, но позади, на опушке леса, одурманенные россыпью голубики, остались мать и тетка.
"Катится там колесо красное по миру, и нет конца тому и края. Прядут там бабы полногрудые пряжу кисейную, ни о горе, ни о старости не ведая. Отзывается там эхо вечностью, а у подножья ручей серебряный о заветных таинствах нашептывает. И на самой вершинной вершине белобородый вековечный дед почивает, одним глазом за всеобщим порядком приглядывает. Бежим, туда, где лето никогда не кончается, а счастье само по карманам укладывается".
И то ли говорила она, то ли слышался мне этот голос мерный, звенящий, колыбель качающий. Распахнула девчонка-полудница ладошки медовые, и подался я к ней всем юным сердцем, очарованный. Да лишь оставалась малость самая, толика крохотная, как окликнул меня голос матери, лентою красной подпоясал, потянул к себе силой неведомой, слаще рек молочных, мягче перин облачных, так и схоронив на годы долгие то поле бескрайнее под запорами крепкими, за стенами нерушимыми. Но теперь уж не чую я ленты той, оборачиваюсь, а сзади махровые ниточки пушатся, по ворсинкам лопаются. И вижу, наконец, как улыбается мне полудница, и такая у неё улыбка близкая, душу бередящая, до самых корней проникающая, что уцепившись за карамельные её пальчики, срываюсь я с места прежнего и несусь сквозь колосья в далекую замечательную даль, где молодость длится без старости, а жизнь без смерти, туда, за бытие. |
4 
