Первозданье
Крик-крак. Ломаю половинки глаз как жертвенные зёрна. В поле голубого света, красный сеятель повесил свой картуз на лунный гвоздь. За край пергамента, надорванного плугом, уводит пахарь костяных коней. Из перегноя слов поднимутся ли всходы иного холода балетного покоя, безоблачного мрамора страниц? Статичный дождь на вертикальной трассе. Каменные лозы. Ангел уронил ведро с побелкой. Пустое небо восковой таблички в преддверье первой бомбы, первого цветка.
Черень
Они бродили в зарослях чер'ени, по череневым холмам. Прижимали её охапки к разбитым рёбрам, венчали жёлтые черепа. Сплетались пальцы скошенных оград, скрежетали остовы источенных снегов, уходящих в последнее плавание. Они срывали черень, они шептали: это весна, весна! Слышишь? Осы слепили гнездо в моей трахее. Сколько птиц вернулось с юга, словно караван в коричневых песках. Кажется, печные трубы тоже ищут пару...Слышишь? Стучит вода по старым угольям. Там, в погребе, есть банка с липовым вареньем, забытая с прошлого века. Откроем её сегодня. Самолёты покидают коконы набухших барабанных перепонок. Глухие тучи шарят по земле и тычут слуховые трубки молний. Цветет черень. В череневых холмах. Втыкали веточки черени в пустошь пальцев. Пространство, полное шипучих лепестков. Что это за лицо восходит над нашим домом? Сплошной янтарный рот. Это солнце, милая, просто солнце. Смотри, ничейный таз блестит в соседней траншее. Положим в него нашу черень.
Медная проповедь
И день, и ночь звучала медная проповедь, на всех языках Вавилона. Жёны вставали стенами, дети ложились в ступени отцовских лестниц. А на горизонте уже смыкала копья вражеская армия, навстречу морю крыс, бегущих с корабля. "Они не пройдут" - говорили камни. "Они не пройдут" - говорила кожа священных книг. Колокола вращались в амбразурах, сбивая ласточек, летящих близко к земле. Закройте зеркала от хвойного оскала. Забейте нос от вопля древних ярусов. Распять смотревших вниз. Стволы неслышно окружали столб оплывающей свечи. Белесый коготь сковырнул костёр, мерцавший на вершине. Он запомнил только холодные хищные очи в травяной западёнке. Забытая корова, оборвав перевязь, сжирала краску с когда-то великих полотен. И день, и ночь звучала медная проповедь, и даже ещё полдня.
Грани 1
Память истирается как фреска. Сначала цвет, потом очертания. Уже не разобрать, что выбито резцом, а что когтями времени. Рёбра пирамиды стискивают сердце и выжимают до последнего луча прогорклое светило. Мяч, отраженный красным плавником, летит обратно в руки, наповал, в скульптурном свете граней.
Горы
Вставая на плечах руин, я созываю горы прийти и поглотить терновые жилища, оглохших пор машинную слюду. Швырнуть на крутолобые начала и распесочить в бездне полосветья, наслать орду вооруженных трав и пеших камнепадов. Паучьи звезды воспаряют на ветру. Закутанный в гранитные шелка, вползает стариковски, плотогубо, на юные решетчатые сны - о город, электрическая шлюха! В твой судорожный, пошлый кекуок входил сто раз как в реку сучьей течки, входил в тебя как проклятый Адам - и вот я созываю горы. Развесьте мясо первобытных тюрем на костяках бетонных журавлей. Пусть лопаются трупы мониторов, спуская жижу в прелые ковры. Пусть колесницы хвои прободают пустые вены жирных поездов, тела, набитые свинцовой мерзлотой - лавиной радуг белого напалма!
Грани 2
Я слышу рокот новых зорь в магическом квадрате. Пик голубых лучей. Осколок, пронзивший рваную подошву, реален как пожар, врачующий усталые ветра до совершенства стали. Кварталы сгорбленных колодцев. Из точки я восстаю на перекрестье адских кольцевых, с фонтаном рук, струящих водопад. Все жилы, стрелы, карцеры воспоминаний. Все спецкостюмы, маски, акваланги взмывают вверх на брызжущих полозьях и рушатся к подножью пирамиды. Где-то там, на высоте следов и отпечатков пальцев, мелом и углём по влажной известковой чешуе - открытка из несбыточных пространств. |
1 
