|
|
| ПРОИЗВЕДЕНИЯ |
|
|
| Повесть |
04.09.2011 00:02:30 |
|
Электричка
Судя по всему, лесам уже порядком надоел зеленый цвет, и они приступили к переодеванию в желто-багряные тона, готовясь к сентябрьскому золотому карнавалу. Некоторые особо смелые деревья даже кокетливо заголялись, как бы следуя мировой раскрепощенной моде. Ветер, шелестевший кронами, наигрывал легкомысленный мотивчик, и настроение у путника, пробирающегося по тропинке, было приподнятое и даже игривое.
Матвей без особой цели шел через лес в совершенно неизвестном ему направлении, основываясь на старой, как мир, истине, что если будешь куда-нибудь идти, рано или поздно куда-нибудь да придешь. Он перебирал в голове возможные варианты, чем бы это “куда-нибудь” могло оказаться, и почему-то склонялся к мысли, что выйдет он непременно к центральной усадьбе давно разорившегося колхоза или, хотя бы, к забытой всеми богами деревеньке, где выпадет вдруг шанс пообщаться с неиспорченными цивилизацией людьми. Впрочем, на последний вариант особо рассчитывать не приходилось - до Москвы чуть больше трехсот верст, да и неиспорченные люди не всегда оказываются приятными собеседниками.
И все же Матвей удивился, выйдя к железнодорожной станции. Насколько он помнил, ближайшая железная дорога пролегала километрах в пятидесяти от той деревни, откуда он вышел утром, и покрыть это расстояние за неполных семь часов ходьбы - не вполне реальная задача, не так ли? Размышляя об этом, Матвей поднялся на давно не ремонтированный перрон.
Станция выглядела запущенно. Платформа потрескалась, местами от нее отвалились целые куски бетона. Маленькая будка, в которой традиционно злая на всех и вся бабушка некогда продавала билеты, была наглухо заколочена. Никаких следов названия станции, железной дороги, только жалкий огрызок расписания на стене, да и тот лишь со временем отправления электричек и пометками “ВЕЗДЕ”. В дальнем конце платформы виднелась единственная скамейка, и на ней сидел человек. При ближайшем рассмотрении Матвей определил, что этому мужчине - пол сомнений не вызывал - лет за шестьдесят, и выглядит он как типичный дачник. Перед ним стоял круглый рюкзачок и колесная сумка, из которой нахально топорщилась морковная ботва.
- Добрый день. Прошу прощения , вы не подскажете, что это за станция?
- День добрый. - человек посмотрел на Матвея сквозь сильные очки, снял и протер их, водрузил на место, снова посмотрел на него так, будто встретил инопланетянина или, скажем, президента Соединенных штатов. - Что за станция, говорите? Да понятия не имею, честно говоря. Да и какая разница? Ведь, если станция есть, и рельсы разъезженные, значит, что-нибудь да придет. Хотя за все время, что я здесь сижу, ничего не проезжало. Вообще ничего.
- Странно. - Матвей подошел к одному краю платформы, к другому, убедился, что рельсы действительно отшлифованы до блеска. Обратил внимание, что имеется и запасной путь, правда, заржавленный и поросший бурьяном. - И как вы предполагаете, какой-нибудь поезд будет?
- Непременно! Весь вопрос в том, хотите ли вы куда-нибудь уехать. Если хотите - то, рано или поздно, поезд, конечно же, придет. Если же нет, то я просил бы вас покинуть станцию, чтобы не мешать уехать мне. Хотите уехать?
“Странный старик - подумал Матвей, - чушь какую-то городит. Хочешь - не хочешь, а поезда либо ходят, либо нет. Светофор горит зеленым. Значит, поезд будет.”
- Конечно, хочу. - ответил он вслух.
- Вот и славно! - обрадовался странный дачник. - А, простите мне мою назойливость, папироской вы не богаты?
- Богат. - ответствовал Матвей, протягивая пачку сигарет. Закурили, помолчали. Затягиваясь, Матвей разглядывал предвечернее небо, полное кучевых облаков самой причудливой конфигурации. Воздух был прозрачен абсолютно, синева небес бездонна, а облака столь плотны, что казались весьма увесистыми горами, ну, скажем, снега, зависшими в небе по прихоти художника-сюрреалиста.
- Смотрите-ка, вы принесли нам удачу! - прервал размышления голос дачника. - Или мне это мерещится?
Матвей посмотрел в направлении, откуда должна была появиться электричка и действительно, увидел на горизонте это многократно воспетое во всех мыслимых формах искусства транспортное средство, вызывавшее в последнее время у него не самые приятные воспоминания. Не особо спеша и совершенно бесшумно она приближалась к платформе. Докурив, Матвей выбросил окурок, медленно встал, закинул рюкзак на правое плечо...
“Интересно, что это за жэдэ? Если Казанская, то сразу в Москву поеду. Тогда завтра в универ зайти можно. А если, к примеру, Павелецкая, то лучше сойти в Домодедове, там Тоня, любит и ждет, вот уже лет пять, как...
Тут мысли Матвея пришли в жуткое смешение, а чуть погодя и вовсе покинули его бедную головушку. Путь просматривался до горизонта. Никакой электрички не было. Она растворилась в воздухе пять секунд назад. Еще секунд десять Матвею потребовалось на осмысление этого интересного факта, потом он пожал плечами, снял рюкзак и сел. Дачник невозмутимо дотягивал стреляную сигарету.
- Ничего страшного. Обычный мираж. - сказал Матвей, больше чтобы успокоить себя. И тут в мир ворвался грохот электропоезда, доехавшего уже до середины платформы.
- Ааржын бзжджзж пшшч - донеслось из динамиков нечто нечленораздельное, двери с шипением закрылись, поезд тронулся. Матвей забросил рюкзак на полку, сел, огляделся. Что-то ему не понравилось, вот только он никак не мог понять, что. Потом понемногу понимание сжалилось над ним и осчастливило своим присутствием. Все пассажиры вагона были похожи друг на друга. Не как сорок две капли воды, нет. Просто такое впечатление, что все они... ну, одного типа, что ли. У всех, и у мужчин и у женщин, низкие лбы, маленькие злобные глазки, изможденные грубые лица. Все они производили впечатление полнейшей необремененности не то что высшим, но даже и средним образованием. И все одеты в невзрачную одежду, какой так много выпустила советская легкая промышленность в последний период развитого социализма. Матвей прислушался к разговорам. Все, без исключения, обсуждали какие-то пьянки, цены на соль и спички, на каком столбе повесить президента и всех, кто нажился за последние восемь лет, и как потом поделить оставшееся от них богатство, и как славно можно будет выпить по такому поводу, и как сварить хороший самогон из самого дрянного и дешевого сырья, и как ... Что? Да ты кого, мать твою, козлом назвал?! - и так далее, и тому подобное, до удручающей бесконечности. Мат употреблялся в такой концентрации, что зачастую сложно было уловить нить повествования. Матвей в ужасе схватил рюкзак, побежал в соседний вагон. Там он увидел точно такую же картину. Дальше. В следующем вагоне тот самый старик-дачник увлеченно играл в карты с тремя неандертальцами, изъясняясь исключительно непечатно.
Матвей обежал весь поезд, и везде он видел одно и то же. “Боже мой, куда я попал? Куда идет этот поезд? Зачем все это?” - вопросов было много, а вот ответа пока ни одного. Он ворвался в кабину машиниста. Там никого не было, только рельсы послушно стелились под колеса, и убегал назад однообразный пейзаж. Соломинка не выдержала вес утопающего. Матвей вернулся в вагон, сел на свободное место у окна и закрыл голову руками.
Проснулся он сам, без посторонней помощи. Все так же мерно стучали колеса, все так же решали свои неподвластные никакому осмыслению проблемы странные пассажиры, и, глянув в окно, Матвей разглядел там, внизу, под редкими кучевыми облаками, бескрайние болота Западной Сибири.
Лестница в небо.
Теплый южный ветер обдувал торчащие из-под одеяла босые ступни, но Альберт не просыпался. Ему снился двадцатилитровый бочонок пива, и просыпаться не хотелось. Он лишь поплотнее укутался в старое солдатское одеяло и заснул еще сильнее.
Вдали невнятно шептал прибой, а на берегу моря, набрав полную фуражку гальки, сидел участковый Второпяхов. Он пил местный портвейн, почесывал начинающий седеть затылок, курил и вздыхал, что вот не стал он таки поэтом, а стал презренным блюстителем недостижимого порядка. Доставая гальку из фуражки по одному камешку, он швырял ее в море, воображая, что это деньги, которые, будь они у него, он уж точно не стал бы никуда швырять. Таких фальшивых денег у него была полная фуражка, портвейна - не менее литра, а вечер располагал к философским размышлениям.
Елизавета Архиповна протерла грязным вафельным полотенцем сто восемьдесят четвертый стакан и вышла на крыльцо покурить. До ночи было еще далеко, но в море уже вовсю плескалась распущенная голая молодежь. Елизавета Архиповна достала предпоследнюю папиросу, внимательно рассмотрела ее сквозь толстые стекла очков, размяла, продула, и, удовлетворенно крякнув, закурила. Густой дым слеплялся в маленькие сизые облака, которые медленно поднимались ввысь, чтобы присоединиться к своим старшим собратьям.
Пряный южный вечер затоплял побережье. Тут и там вздыхали и хихикали кусты, возле клуба бойко шла торговля травкой и дефицитным пивом. Местное население, вплоть до кошек и собак, маялось скукой. Зато отдыхающие резвились, что называется, в полный рост.
Смерклось. Фонари, луна, звезды и прожектора морских пограничников создавали хаотичное и не всегда уютное освещение местности, и многие уголки остались вовсе неосвещены. Поэтому когда Марианна, продавщица из винного, впотьмах наткнулась на участкового Второпяхова, она приняла его за лейтенанта Урбанидзе, и призналась ему в страсти буйной. Второпяхов же был настолько пьян, что совершенно не оценил прелести ситуации. Иначе могла бы сложиться еще одна забавная коллизия...
Словом, городок вполне был готов для чего-то возвышенного, прекрасного, чего-то настолько красивого, что даже такой мрачный мужик, как Достоевский, не удержался бы от искушения об этом написать. И ЭТО неумолимо назревало, нужна была лишь какая-то капелька, катализатор, чтобы начать процесс, реакцию. Капелька эта приедет на следующий день. Имя у этой капельки красивое и в наше время довольно редкое - Полина.
Вчера вечером Матвей вдрызг разругался с Аллой. Поводом послужил не одобренный Матвеем новый Аллин купальник со многими “лишними”, по мнению этого кретина, оборочками, тесемочками и кружавчиками. “Лишними”, подумать только! Че бы в моде понимал, червь книжный...
Матвей услышал о себе много всего интересного и прежде ему неизвестного. Подумав немного, он пришел к выводу, что Алла не права совершенно, ибо не может один человек быть средоточием всех тех кошмарнейших изъянов, которые она так красноречиво ему описала. А посему он поспешил откланяться, решив, что больше ему не о чем разговаривать с этой вздорной бабой. “Подумать только, - вздыхал Матвей по дороге домой, - а мне-то казалось, что я ее люблю! А оказалось, что вовсе и нет. Что ж, тем легче ”. К тому времени, как пришел домой, он окончательно разобрался в своих чувствах. Родители увлеченно пропалывали на даче морковку и редиску, и потому никто не мог помешать Матвею в распитии бутылки вермута, оставшейся с восемнадцатилетия, имевшего место неделю назад.
Когда от бутылки осталась примерно половина, Матвей вдруг вспомнил, что завтра - Тот Самый День. День отлета на юг. Родители рокфеллерами не были, и на цивильную путевку денег им явно не хватило. Но подарить сыну на день рождения два билета на самолет до Симферополя и некоторую сумму денег, вполне достаточную, чтобы скромно отдохнуть “дикарем”, они все же смогли. После ссоры с Аллой один билет автоматически стал лишним. Что делать? Пожалуй, нужно мчаться в кассы, сдать билет, и на получившиеся деньги погулять в Крыму как следует. Полазить по пещерам, покататься на катере, и так далее, и так далее. Как следует выпить со старым Альбертом, в конце концов. От открывшихся перспектив Матвей разволновался, залпом выпил полстакана вермута, не заметив, что проглотил льдинки, и со скоростью пули покинул дом.
То, что кассы закрылись, явилось для него неприятным сюрпризом. А то, что в неохватной Москве вполне могут найтись какие-нибудь другие, работающие еще авиакассы, просто не пришло ему в голову - завтра состоится его первый полет. Поэтому он вздохнул, пригладил непослушные черные кудри, купил бутылку чешского пива и сел на бульваре у памятника Кириллу и Мефодию, чтобы собраться с мыслями и выработать дальнейший план действий.
Тень эльфийской девушки выплыла со стороны метро и неспеша приблизилась к Матвею. Такое фэнтезийное сравнение пришло ему на ум исключительно по причине перечитывания Толкиена не далее, как вчера. Девушка подошла к нему почти вплотную и пристально разглядывала, близоруко прищурившись.
- Извините за бесцеремонность, - прощебетала она наконец, - просто я в сумерках приняла вас за своего знакомого.
- Ничего страшного. - ответил Матвей, лихорадочно соображая, что говорить дальше. А сказать что-нибудь стоило, так как девушка была весьма красива: Высокая, тонкая фигурка, безупречной формы головка на точеной шее, огромные бездонные глаза то и дело прищуривались, стремясь получше разглядеть лицо Матвея, и он решил ловить удачу за хвост. - Впрочем, я буду рад, если вас устроит мое общество.
Девушка призадумалась.
- М-м... Я, пожалуй, не против. - произнесла она, задумчиво теребя бисерные “фенечки” на правой руке. - Только у меня сейчас есть пара дел неподалеку. Если вы меня дождетесь, вполне можно будет прогуляться.
- Конечно же, я дождусь.
- Отлично. Так и договоримся.
- Меня зовут Матвей. А вас?
- Полина. Только лучше перейти на “ты”.
- Отлично. Итак, Полина, я жду тебя здесь.
- Жди меня, и я вернусь.
Огромный самолет плыл над облаками. Матвей находился в совершенно эйфорическом состоянии уже второй час. Полина же без умолку болтала, и Матвей был счастлив оттого, что вот сейчас, на высоте девяти тысяч метров, он сидит рядом с прелестной девушкой, с которой можно поговорить не о хитовых фильмах Голливуда, не о парижских кутюрье и не о фасоне платья, в котором появилась Мадонна в своем последнем клипе, а о Кафке и Борхесе, Кастанеде и Ницше и прочих не менее интересных и захватывающих вещах. Вот уже минут двадцать они с жаром спорили о Кришне, причем Полина читала лишь “Бхагават-Гиту”, а Матвей в свое время осилил едва ли не половину “Махабхараты”. И само понятие счастья сейчас стало неземным и невесомым, как собственное тело в момент попадания самолета в воздушную яму. В общем, все было хорошо.
Подумать только, еще пять часов назад они входили в здание внуковского аэропорта, а сейчас спускаются по тропинке от автобусной остановки к прибрежному городку.
- А вписаться есть куда? - спросила Полина. Впрочем, за неполные сутки знакомства с ней Матвей почти освоил хипповский сленг.
- Есть. Там живет один мой старый знакомый. Он бывший художник.
- Ништяк! А теперь он кто?
- Столяр при парке. Увидишь еще, какие феньки он режет, тебе понравится.
- Полный обсад! А откуда ты его знаешь?
- Прошлым летом снимал у него квартиру. А вообще, это старинный друг моего отца. Он некогда участвовал в «Бульдозерной» выставке, и вскоре после этого завязал с живописью и переквалифицировался в столяры. Жаль только, что такой хороший человек практически спился. Ну, да Бог ему судья.
Утро для Альберта выдалось исключительно хмурым. Столь долго снившийся бочонок пива явью так и не стал. Вино же вчера было выпито до последней капли. Пришлось пойти к соседке, Елизавете Архиповне, и выпросить литрушку массандровского портвейна. Сразу же серый дотоле мир раскрасился во все цвета радуги. Но к полудню Альберт почувствовал, что яркость начинает ускользать, и кинулся на поиски новых красок. Карен с соседней улицы по широте своей армянской души угостил Альберта домашним вином, на базаре удалось добыть пол-литра сухого, и к тому моменту, когда приехал долгожданный Матвей, жизнь стала окончательно прекрасна. Старик сидел под торчащей посреди двора здоровенной бесстыдницей , единственной его гордостью, и что-то счастливо мурлыкал под нос. Матвей приехал не с грудастой блондинкой, как в прошлый раз, а с какой-то длинной тощей брюнеткой, впрочем, сей факт нисколько не огорчил Альберта: бутылка настоящей московской водки “Привет” была реальным сокровищем, и все остальное просто не имело ни малейшего значения. Поэтому к вечеру Альберт уже не воспринимал окружающую действительность. Он забылся счастливым сном, и видения посетили его лишь под утро.
Матвей и Полина прервали на время свои философствования и весь остаток дня жарились на пляже, купались и болтали на менее возвышенные темы. Вечер застал их в густых зарослях на вершине холма в объятиях друг друга. «Все это слишком чудесно, чтобы быть явью.» - думал Матвей, вперив жадный взгляд в маленькие упругие грудки с темными сосочками, колышущиеся над его лицом.
- Ты сводишь меня с ума... - простонал он.
- Да, свожу - прошептала Полина, задыхаясь. - И сама схожу с ума. В обыденной реальности нет ничего привлекательного.
- Молчи. - он зажал ей ладонью рот. - Будем молчаливыми сумасшедшими.
Лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе уже час, как сменился. Он сидел на лавочке у отделения, почесывал покрытую буйной растительностью грудь, и, усмехаясь в усы, перебирал в уме возможные варианты досуга, числом пять. Первый предусматривал пойти на поводу у жгучего кавказского темперамента, завязать знакомство с какой-нибудь привлекательной москвичкой, погулять с ней по заповедному санаторному парку и приятно завершить вечер плотскими утехами где-нибудь на берегу под шум прибоя. Второй вариант был немного скромнее - взять пару литров сухого и зайти на Советскую, дом пять, к Наташке.
Она готова была заниматься любовью когда угодно, где угодно, и с кем угодно - исключительно из любви к процессу. Третий вариант касался похода в санаторный клуб на просмотр нового американского фильма с участием Сталлоне. Тенгиз не любил Сталлоне, но снисходительно относился к американскому кино. Четвертый вариант был прост, как морковка - пойти на пляж и купаться до одури, согреваясь все тем же вином. А как стемнеет, можно костерок развести, шашлык приготовить... Нет, в одиночку это неинтересно. Пятый вариант был самым интеллектуальным - поход в библиотеку. Поразмыслив еще немного, Тенгиз именно его и выбрал и направил стопы свои к санаторской библиотеке. По пути он сделал небольшой крюк, зашел на базар и купил вина. Это-то и помешало выполнению его замечательного плана по приобщению к Разумному, Доброму и Вечному: на базаре его заприметила Марианна, продавщица из винного, и, догнав бравого лейтенанта уже на территории санатория, призналась ему в страсти буйной. Тенгиз решил, что библиотека никуда от него не убежит, и дал волю с таким трудом сдерживаемому темпераменту.
Участковый Максим Фадеевич Второпяхов в последний за сегодняшний день раз дозором обходил владенья свои. Как всегда в самом конце длинного списка его обязанностей значилась проверка столовой в санатории. Строго говоря, проверять там было нечего: санаторий второй год как был в полном упадке, продуктов был минимум и далеко не лучшего качества, так что было бы на что позариться... К тому же весь персонал столовой Второпяхов давно и хорошо знал, как, впрочем, знал вообще всех местных - по роду службы положено. Но против инструкции не попрешь, а инструкция предусматривала ежедневные визиты на некогда славную своими гастрономическими изысками кухню. Третий день подряд на боевом посту находилась одна Елизавета Архиповна. Марья Савельевна еще неделю назад взяла очередной отпуск и уехала к сестре в Вологду, а Олесю Карповну как раз третьего дня схватил жестокий радикулит. Последняя оставшаяся повариха стояла на заднем крыльце и курила папиросу. Второпяхов, закуривая, подошел.
- Вечер добрый, Елизавета Архиповна!
- Здравствуй, Максим. Как служба?
- Спасибо, скучно. А что нового на кухонном фронте?
- А, ничего. Даже тараканы - и те все те же.
- Постояльцев-то к себе не приманила?
- Нет, не идут чтой-то ко мне. Вон, к старому алкашу Альберту, соседу моему, и то сегодня двое вселились. А мне все не везет.
- Да? И кто ж это к нему пошел? Демпингует старик, что ли? Не в курсе, цены-то не сбивает честным гражданам?
- Не знаю. А приехал к нему тот же мальчишка, по-моему, что и в тот год. И опять с подругой.
- Ну, гуляет молодежь, все правильно, так и положено. Ладно, Елизавета Архиповна, творческих вам успехов в работе и громаднейшего счастья в личной жизни. Пойду я. Рабочий день окончен, пришла пора отдохновения.
- Бывай. - и Елизавета Архиповна отправилась мыть посуду, а участковый Максим Второпяхов - размышлять и пить портвейн.
В целом вечер прошел так же спокойно, как и предыдущий. Единственные люди, которые чувствовали приближение чего-то, какой-то, может быть даже, новой эры - это блюстители порядка. Лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе, сидя рядом с совершенно обнаженной Марианной и переводя дух после вечера страстной любви, вдруг испытал страх. Мгновенный, липкий, всепроникающий. Он почти сразу отступил, но настроение Тенгиза совершенно испортилось, и, извинившись перед Марианной, лучившейся абсолютным счастьем, он ушел домой.
В то же самое время сидевший на берегу в километре от них Второпяхов почувствовал, как какая-то странная и страшная тоска сдавила ему грудь. Захотелось взвыть по-волчьи, уставившись в почти полную луну. Казалось, что прямо вот сейчас на таком привычном горизонте высветятся какие-нибудь судьбоносные слова, что-нибудь таинственное и непонятное, типа «мене, текел, фарес» или «вени, види, вици». Ничего не произошло. Второпяхов почесал сизый нос, вздохнул, допил остатки вина и пошел домой.
Утром было солнечно, безветренно, жарко и для некоторых похмельно. Позавтракав и похмелив Альберта, Матвей и Полина пошли на пляж, где первую половину дня провели почти молча, загорая и купаясь. Безмерно радовало не слишком большое количество отдыхающих. Не было безразмерных дряблых теток, имеющих, как правило, странную привычку загорать не в купальниках, а в нижнем белье; не было мужичков неопределенного возраста, загорающих командами по трое за вином и картами; не было не в меру шумных детей. Зато было много ладненьких девушек, загоравших в крохотных бикини, а то и «топлесс», и их спутников - в меру мускулистых молодых людей, задумчивый взгляд которых изобличал в них студентов-философов из Москвы, Питера и Киева. При недостатке общения в любой момент можно было познакомиться с себе подобными, и это тоже радовало. Но недостатка общения Матвей в кои веки не испытывал.
Тенгиз Урбанидзе отличился. Он собственноручно взял с поличным воришку лет восьми, который возымел желание присвоить часть фонда санаторской библиотеки. Библиофильская душа лейтенанта была донельзя возмущена этим жутким преступлением. Отчитав неудачливого похитителя книг, Тенгиз записал адрес, где тот временно проживал с мамой и папой, и отпустил под честное слово о невыезде. Когда плачущий злоумышленник скрылся в аллее, Урбанидзе зажал под мышкой конфискованные книги и понес их обратно в библиотеку. Книг было всего четыре: сказки Корнея Чуковского, сказки Андерсена, «Незнайка в Солнечном Городе» Носова и «Игрушки» Агнии Барто. Пролистав все четыре, лейтенант под расписку сдал их библиотекарше Валерии, которой он вот уже два года, как строил глазки, но безуспешно: кроме книг в этом мире для Валерии не существовало более решительно ничего интересного. И вернулся в отделение.
Альберт посвятил весь день рукоделию. Периодически унимая дрожь в руках оставленным Матвеем вином, он вырезал для своего юного друга статуэтку из красного дерева. Начал он ее еще год назад, продолжал, с большими перерывами, в течение года, и вот теперь заканчивал. Статуэтка изображала сидящую голую красавицу - это был один из основных мотивов творчества Альберта в последнее время. Но, так как он всякий раз приступал к работе в разной степени трезвости, результат несколько отличался от первоначального замысла. Вместо девушки получался Будда. Очень сексуальный, правда, но все-таки Будда. Старый художник был очень доволен делом рук своих.
Тем временем, разомлев от моря и солнца, Матвей, сам того не зная, совершил роковую ошибку.
- Я во сне видел сегодня одно потрясающее место. Это явно не здесь, во всех смыслах не здесь. Там огромные пальмы. Водопад ультрамариновый, там постоянно радуга в небе, причем цвета спектра идут в обратной последовательности. И такое ощущение покоя, безмятежности... Жил бы там. И полное впечатление реальности происходящего.
- Да оно и было реальным, это твое место. Ты его видел? Видел. Звуки слышал? Слышал. Запахи тоже наверняка различал. Так в чем проблема?
- Но ведь это же было во сне!
- Какая разница? Если ты видел, значит, оно было. Вот если бы не видел, тогда, конечно, совсем другое дело. - и, ехидно улыбнувшись, Полина потянулась.
- Та-ак. Дело пахнет солипсизмом.
- Да. А что тут плохого?
- Решая для себя основной вопрос философии в пользу сознания, я все же не разделяю экстремальную точку зрения, свойственную солипсизму.
- Ну и напрасно!
Слово за слово, возник спор. Они загорали, споря, купались, споря. Уйдя с пляжа, заскочили в какое-то кафе, и, споря, пообедали. И, не прекращая спор ни на минуту, пошли гулять по побережью.
Участковый Второпяхов, поболтав с любезнейшей Елизаветой Архиповной из санаторной столовки, преисполнился хорошего настроения и, по обыкновению своему, пошел посидеть на берегу, послушать мерные вздохи прибоя и поразмыслить о чем-нибудь возвышенном и незыблемом. Эти ежевечерние размышления помогали ему скрашивать однотонные будни, наполненные рутинной работой и опостылевшим бытом. Удивлению Второпяхова не было предела, когда на обычном месте своих нелегких раздумий он обнаружил незнакомую парочку, по виду - из Москвы или Питера. Причем, что удивительно, они не целовались, не купались нагишом, не пили и не любились. Они возбужденно спорили. На научные темы. Максим Фадеевич был не прочь послушать что-нибудь новенькое, и, услышав незнакомое слово “солипсизм” заинтересовался еще больше. Он прокрался в ближайшие кусты, и, затаив дыхание, стал вслушиваться в диспут.
- ... эти аргументы стары, как мир!
- Ну и что? Если ты есть сейчас, когда я тебя вижу и слышу, то чем ты можешь доказать свое существование в остальное время?
- А память? Я-то помню свою жизнь целиком!
- Вот-вот! Это ты ее помнишь! А для меня до вчерашнего дня тебя вовсе не существовало. И наоборот.
- А тебе не приходило в голову, что все мы существуем лишь до тех пор, пока на нас смотрит кто-то еще? Можно назвать его Бог, можно любым другим словом. Но вот он отведет от нас свой взгляд, и что тогда? Конец света, что ли?
- Это тоже уже говорили тысячи людей. По-моему, мы толчем воду в ступе.
- Пожалуй. Помнишь, вчера мы говорили о парапсихологии?
- Ну, помню...
- А хочешь эксперимент, относящийся к сверхчувственному восприятию?
- Ну-ну...
- Вот в тех кустах сейчас сидит обычный мент. Сидит и охреневает от нашей зауми, вместо того, чтобы сидеть на этом самом месте, кидать камни в море и думать всякую чушь. Как тебе такая версия?
- Ха-ха-ха... Ну ты, мать, шутница! Ладно, пойдем ужинать. Ночью искупаемся.
Стоило им отойти метров на десять, как из кустов вывалился обалделый участковый Второпяхов. Он стоял столбом, глядя вслед этой странной парочке, которая даже ни разу не обернулась. Потом он набрал полную фуражку гальки, достал полуторалитровую пластиковую бутылку с портвейном и сел размышлять. Но размышления не шли в ошарашенную милицейскую голову. Тогда Второпяхов высыпал из фуражки всю гальку и просто напился.
Можно смело сказать, что ему просто повезло. А вот повезло или нет Альберту - про то судить не нам. Можно только попытаться восстановить происшедшее по свидетельствам соседей, милиции, Матвея и Полины. Молодые люди вернулись не сразу. После того, как Полина безошибочно определила местонахождение и обычное времяпровождение участкового Второпяхова, причем Матвей этого так и не понял,(что, может быть, и к лучшему), им приспичило заняться любовью в укромном местечке, кстати или некстати попавшемся по пути. Самое забавное, что сегодня даже во время этого процесса, подразумевающего полную отрешенность от всего сущего, они продолжали свой диспут. Если бы их видел тот же Второпяхов, коротать бы ему остаток дней своих в психушке. Но, так как он этого все же не видел, судьба его более завидна. Притушив на время огонь своей страсти, Матвей и Полина все же дошли до скромной шестизакутковой хибары Альберта, который совершенно бесплатно, по старому знакомству с Матвеем, предоставил в их полное распоряжение один из закутков. Полина принялась на скорую руку готовить ужин из подручных продуктов, Матвей же неспеша пошел за вином, наслаждаясь необычайной легкостью, поселившейся в теле, приятным южным вечером и сигаретой. Вот этот момент мы и будем считать непосредственной точкой отсчета инцидента.
Полина не слишком умело чистила картошку. Альберт вышел из нужника и, прикурив папиросу, подсел рядом.
- Я могу показаться настырным и прошу простить меня, - издалека начал он, - но я застал лишь конец вашей с Матвеем беседы и, честно говоря, не понял, о чем вы говорили.
- А, фигня. Мы трещали за солипсизм.
- М-м... Не слышал, жаль. А что это? Отрасль науки или высокое искусство?
- Философское течение. Вот прикинь: все вокруг нас существует до тех пор, пока мы его видим. Это так, в примитиве.
- А... а когда не видим?
- А какая разница, на самом-то деле? Ну, будем считать, что когда не осязаем, не видим, не слышим и тэдэ, тогда и нету ничего. Ну вот, например. Днем солнце есть. Ты его видишь, оно есть и для тебя. Ночью ты его не видишь. Значит, его нет.
- Как... нет?!
- Просто. Нету, и все.- произнесла Полина, ставя кастрюлю с кубическими картофелинами на плиту.
- Значит, нет. Ага. Понял! Спасибо, - чуть поклонился Альберт и ушел к себе. А еще через десять минут Матвей принес потрясное вино, которое они с Полиной и выпили под картошку с тушенкой.
К себе ушли они далеко за полночь. Матвей мимоходом заметил, что у Альберта еще горит свет, и отнес ему остатки вина. Застав старого алкоголика за ворохом пожелтевших от времени книг, среди которых выделялись «Краденое Солнце» Чуковского и Большая Советская Энциклопедия, Матвей немало удивился. Альберт на секунду оторвался от чтения, поблагодарил за вино и подарил статуэтку. Матвей с удовольствием принял подарок. Его распирало любопытство, но впереди ожидалась ночь любви, и задерживаться не хотелось. Под утро, перед тем, как погрузиться в самый лучший кинотеатр в мире, к тому же бесплатный - в сны, попросту говоря,- Полина и Матвей, как были, нагишом, выползли во двор покурить. Где, кстати, были замечены Елизаветой Архиповной, которая курила у себя во дворе, раздраженная тем, что ее собственный сонотеатр объявил забастовку. Покурив, все разошлись по спальням. Молодежь уснула сразу, а Елизавета Архиповна так и не сомкнула глаз, и пришлось ей до самого утра довольствоваться литературной версией сериала “Богатые тоже плачут”.
Проснулся Матвей от горестных причитаний Альберта где-то наверху. Надев шорты, выскочил во двор, огляделся. Утро выдалось пасмурное, холодные серые тучи застилали небо, вот-вот мог пойти дождь. К бесстыднице была приставлена длинная деревянная лестница, и на верхней ступеньке ее стоял Альберт. Вид его внушал опасение: жиденькие полуседые волосы растрепаны, лицо совершенно красное, безумные глаза навыкате. Левой рукой он нежно обнимал ствол бесстыдницы, правой же раскручивал веревку с кошкой на конце.
- Солнце! Солнце! Я все равно увижу его! Оно есть, есть! Ему же еще несколько миллионов... Есть оно! Я всем докажу! Солнце есть!!- кричал обезумевший Альберт.
- Альберт! Что случилось? - крикнул Матвей.
- Солнце есть, есть! Даже если мы его не видим! Ему еще миллион лет светить! На наш век хватит! Я вам докажу! Я верну вам солнце!
- Альберт, дорогой, перестань дурака валять, очень тебя прошу.- вмешался подошедший лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе.- Ты уже немолод, упадешь еще... Слезай скорее, будь так добр.
- Никто, вы слышите? Никто никогда не украдет солнце. Я верну его вам! - Альберту наконец-то удалось зацепить кошку за ветку, и он с неожиданным проворством стал карабкаться ввысь.
- Альберт! Вернись, не стоит! Я за вином сбегаю, а там, глядишь, и солнце выйдет!
- Альберт, батоно, не нужно так делать. Слезай скорее, очень тебя прошу!
- Альберт, спускайтесь, я все объясню! - кричала подошедшая Полина, с перепугу перейдя на “вы”.
- Альберт, а ты мне пятьсот тысяч карбованцев должен!!! - белугой заревела за забором невыспавшаяся Елизавета Архиповна, по горло сытая семейными неурядицами мексиканских миллионеров. Альберт же лишь рассмеялся и скрылся в кроне дерева. Некоторое время крона тряслась и подрагивала, затем все стихло.
- Нет, с меня хватит! Сколько можно в бирюльки играть?! - воскликнул лейтенант Урбанидзе и замысловато выругался по-грузински.
- Тенгиз, что случилось? - спросил подошедший похмельный участковый Второпяхов.
- Да у старика Альберта белая горячка. Залез на свою бесстыжую. Солнца, мол, нету, и не будет, говорит. Полезу, сниму этого старого... - далее последовал еще один грузинский идиоматический оборот.
- Давай, только смотри, осторожнее. Я тебя здесь дождусь.
Второпяхов стрельнул у Матвея сигарету, с неприятной гримасой посмотрел на Полину, и стал наблюдать за восхождением лейтенанта Урбанидзе. Тот полностью повторил путь Альберта: по лестнице, по веревке, по веткам. Крона заходила ходуном, послышался отборный мат, затем на двор упала милицейская фуражка и снова наступила тишина.
- Тенгиз! Тенги-из!- позвал Второпяхов после недолгой паузы. Ответа не последовало. - Черт знает, что такое... Тенгиз!!!
Через минуту крона снова затряслась, через полторы Урбанидзе уже спустился по веревке и начал стремительно спускаться по лестнице. Оказавшись на твердой земле, он вздохнул с явным облегчением. Второпяхов протянул ему фуражку, Урбанидзе посмотрел на нее с полным непониманием, затем окинул пустым взглядом участкового и водрузил убор на голову, но козырьком назад.
- Тенгиз... Ты чего? И где старик?
- Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка. Со скамейки слезть не смог, пневмонией заболел, - отчетливо, но с ужасным грузинским акцентом продекламировал лейтенант, повернулся и убрел, не разбирая дороги. Второпяхов бросился к дереву.
Спустился он через пять минут, терзаемый одышкой.
- А там никого нет, друзья мои. Вот так-то. - и, хлопнув Матвея по плечу, участковый бодрым шагом покинул двор, насвистывая “Подмосковные вечера”.
Какова была дальнейшая судьба героев этого странного происшествия, Матвей узнал год спустя от Елизаветы Архиповны, у которой он снял комнату. На сей раз Матвей приехал с тихой и скромной девушкой Катей, которая никогда не вела философских диспутов, зато очень любила Матвея. Итак, удалось выяснить следующее: лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе после полугодичного интенсивного курса лечения в психиатрической больнице уволился из органов, женился на Марианне из винного и стал детским писателем. Второпяхов тоже уволился, только писателем не стал, а, бросив семью, постригся в монахи. Старик Альберт больше не появлялся. И только Елизавета Архиповна, мучимая с тех пор жестокой бессонницей, все так же работает в санаторской столовке.
Былое и дамы.
Море неспешно плескалось где-то под ногами. На другом краю залива огромный ствол пушки-трубы, достигавшей едва ли не половины высоты Останкинской башни, зло плевался желтым дымом в предвечернее небо...
Матвей сидел на молу, пил лимонад и курил, задумчиво глядя в горизонт, где свинцовое небо сливалось с таким же свинцовым Азовским морем. Позади на молу местные мужики из чистого азарта тягали из моря бычков в палец размером, чайки занимались тем же, но уже для пропитания. С вокзала доносились комкаемые сильным ветром объявления о входящих и исходящих поездах. В общем, ничего необычного не происходило в этот обычный октябрьский вечер в этой части славного города Мариуполя. Просто Матвей убивал свободное время, сидя на молу и запивая горький дым крепких французских сигарет местным карамельным лимонадом. Он методично перебирал воспоминания, разложенные по картотекам памяти, иногда вытаскивая какое-нибудь одно, чтобы попристальнее его вспомнить и переоценить ситуацию, посмаковать былые встречи, беседы, дела, чувства... И меньше всего хотелось сейчас с кем-либо разговаривать.
А хотелось просто вернуться лет этак на восемь назад. В свои шестнадцать. Когда все было просто. Мир не казался таким сложным и недобрым. И время шло совсем по-другому. Школа. «Годы чудесные». Где было восхитительное и отвратительное чувство единства. С такими же, как он. С немножко другими. С совсем не такими. Но - единство. Вместе они составляли боевую единицу. Именуемую классом. Восхитительно, что они были вместе. Один за всех, и все за одного. Красивые и умные девчонки, сильные и ловкие мальчишки. Отвратительно, что класс не терпел индивидуализма. В любом виде. Один в поле - не воин. Если он, конечно, не супер ниндзя из модных гонконговских видеофильмов. Но, так как суперов в округе нет, будь добр не выделяться. Будь, как все. И мы поможем, поддержим. Все, как один. Один, как все. Впрочем, Матвей не стремился к каким-либо конфликтам с общественностью. Он читал целую кучу интересных книг почти одновременно, и на раздумья о суетном мире времени не оставалось. Увлекшись скандинавским эпосом и «Пиром» Платона, он настолько выпал из реальности, что ежедневную школьную повинность, быт, да и вообще все, что не относилось к книгам, воспринимал как сон. И был весьма удивлен, когда в один прекрасный день в курилке на школьном чердаке, (курить Матвей тоже стал под воздействием большинства. Это было почетно. И, хотя поначалу этот процесс ему совсем не нравился, он быстро привык, втянулся.) ребята задали ему вопрос:
- Слышь, Матвей, а девчонка у тебя есть?
Вопрос застал его врасплох. Вот о чем он совсем не думал, так это о девчонках. Он их просто не замечал. Они всегда были чем-то нереальным, не относящимся к сфере его интересов никаким боком.
- Нет... А что?
- Да нет, просто странно. У всех есть, а у тебя нет.
Этим разговор и закончился. Ничего больше ему не сказали, на него никто не давил. Одноклассники всегда очень уважали Матвея: на любой контрольной у него можно было свободно списать. Но этот разговор затронул какие-то до того молчавшие струны в Матвеевой душе. Впервые за полгода вечером он вышел на прогулку. Он кружил по своему двору, куря сигарету за сигаретой, постоянно встречал парочки, обнимающиеся, целующиеся, прогуливающиеся; знакомые и нет. С одной стороны, это зрелище волновало его, заставляло тревожиться, беспокоиться, совершенно, казалось бы, без причины. С другой же стороны, Матвей искренне недоумевал: «К чему все это? Что им из этого? Зачем? И зачем это мне?!».
Домой он вернулся не только не успокоенный, но, напротив, взволнованный донельзя. «Эдда», Платон и Сенека были забыты. Из пыльной утробы кладовки на свет божий были, по совету матери, извлечены Петрарка, Данте, Шекспир и Александр Сергеевич Пушкин. Всю ночь Матвей посвятил скрупулезному изучению сокровищницы мировой поэзии, так что в школу он пришел невыспавшийся и рассеянный. Изо всех сил стараясь не заснуть на химии, он украдкой принялся рассматривать девчонок, пытаясь отыскать то самое, ради чего с ними стоит встречаться. Да, за последнее время они несколько похорошели. Дурацкие косички сменились модными прическами. Кое-кто начал подкрашивать свои мордашки. Почти у всех под блузками выросли округлости. Ну и что? «Нет, чего-то я тут не понимаю. Может, я урод какой? Ни о чем подобном я в жизни не читал. Но тогда почему меня к ним так тянет? И почему, черт побери, я так волнуюсь, глядя на их округлившиеся груди?». Сейчас, оглядываясь на восемь лет назад, Матвей лишь усмехался: так получилось, что за те одиннадцать лет, что он умел читать, он прочел массу литературы. Кроме художественной. Он запоем читал историю, до дыр зачитывал философские трактаты, глотал справочники по математике и физике. Но стихи и проза до поры были для него недоступны. Разве что, эпос разных народов иногда удостаивал он своим вниманием, и, если попадались в этом эпосе любовные сцены, он их просто обходил, как не имеющие отношения к существу вопроса.
Две недели штудировал он всевозможную литературу о любви. К концу этого срока он понял, зачем все это нужно. Понял, как много теряет, не обращая внимания на красоту. На высшую форму проявления красоты - красоту женщины. И принял решение: срочно влюбиться.
Легко сказать! Сейчас, восемь лет спустя, глядя в горизонт, Матвей горько смеялся над своими юношескими заблуждениями, а тогда... Тогда он мучительно всматривался в каждое девичье лицо, подолгу смотрел вслед каждой прелестной незнакомке - а в шестнадцать лет они уже умеют напустить на себя таинственность и загадочность. Но того трепета, подвигающего рыцарей на подвиги и написание сонетов и баллад, почему-то не испытывал. Это его очень расстраивало. Он утратил аппетит. Каждый вечер теперь он проводил на улице. Родители сделали соответствующие ошибочные выводы и подсунули ему литературу по половому просвещению. Эти брошюры шокировали Матвея своим цинизмом. Там не было ни слова о Любви. Зато там было довольно много невнятного о половых сношениях и венерических заболеваниях. Матвей ничего не понимал. Какая связь между той Любовью, о которой, оказывается, написано столько стихов, схемами мужских и женских половых органов и каким-то сифилисом?!
Следующим витком была порнография. Васька Савенков продавал по двадцать копеек за штуку фотографии довольно паршивого качества. На них были изображены голые женщины. Зрелище завораживало. Без одежды они выглядели еще привлекательнее. И еще две картинки Васька продавал за бешеные деньги - по пятьдесят копеек. На них эти самые голые женщины чем-то занимались с голыми мужчинами посредством соединения половых органов. Матвей понял, что это и есть половое сношение, от которого, если верить давешней брошюре, помимо удовольствия, случаются также дети и сифилис. Матвей купил обе. Дома он запрятал покупку в толстый том «Средневековой философии», но каждые полчаса доставал эти фотографии и пристально рассматривал, чувствуя приятное возбуждение и непривычную твердость в штанах.
Наконец, объект для обожания был найден. Звали ее Алла, она училась в параллельном классе. Невысокого роста длинноволосая блондинка с серыми глазами. Фигура ее была ладная, с аппетитной кругленькой попкой и довольно большой грудью. Матвей подгадал день, когда у Аллиного класса была физкультура, сказался больным и окопался дома, у окна, вооружившись дедушкиным подарком - старинным морским биноклем «Цейсс». Ах, как волнительно наблюдать, как эти самые полушария ходят ходуном под тонкой футболкой бегущей девушки!
Матвей долго пытался понять свое состояние - влюблен он в Аллу, или еще нет? Столь долгое самокопание привело к тому, что он убедил себя в том, что влюблен. Долгих три дня он придумывал - как подойти, как завязать разговор, что делать дальше. Как выяснилось, напрасно. На четвертый день Денис, закадычный приятель Матвея (друзей у него вообще не было), пригласил его с собой к Алле на день рождения. Купив какой-то дурацкий подарок и три гвоздики, Матвей пошел с ним, чувствуя, как с каждым шагом ноги наливаются свинцовой тяжестью, а на лбу проступает испарина.
- Матюх, ты че , приболел? - удивился Денис, видя его состояние.
- Нет... Нет, все нормально.
Вечер, в общем-то, был чудесен. Только Матвей чувствовал себя, почему-то, как на иголках. К немалому удивлению он обнаружил, что именинница тоже явно не в своей тарелке. С вечеринки Матвей уходил последним, после того, как помог убраться в комнате и даже попытался вымыть посуду, совершенно очаровав этим Аллиных родителей.
- Можно, я еще зайду к тебе? - нерешительно спросил он Аллу, прощаясь.
- Можно. Только сначала позвони. - и она протянула ему клочок бумаги с заранее записанным телефоном.
Жизнь была прекрасна и восхитительна. Два дня Матвей упивался непонятно от куда взявшимся хорошим настроением, потом набрался смелости и позвонил Алле. Въездная виза была получена незамедлительно.
И началось. Три месяца почти каждый день Матвей приходил к Алле, они пили чай, слушали радио и говорили о пустяках. Наступил момент, когда они поняли, что такие отношения себя исчерпали, причем каждый понял, что другой тоже это понял. Матвей осторожно обнял Аллу вечером на кухне, а она не убежала, и не закатила ему оплеуху, она прижалась к нему и впилась губами в его губы.
Еще через несколько дней ее родители уехали в гости на весь вечер. Матвей и Алла лихорадочно целовались во мраке комнаты. Расхрабрившись, Матвей позволил себе осторожно погладить ее грудь. Пощечины не последовало, и, воодушевленный, он продолжил изыскания в этой области. Алле нравилось, судя по постанываниям. Справившись с многочисленными пуговицами, он стянул с нее рубашку и зачарованно уставился на то, что было под ней.
Остальное - как в бреду. Он смутно помнил, что это было, но блаженство, увенчавшее это, описанию не поддавалось.
Такие вечера полубезумия случались с ними довольно регулярно, не реже трех раз в неделю. Изредка, когда в обеих квартирах было полно родителей, молодые люди выходили погулять. Матвей очень не любил такие прогулки. Прогуливаясь, надо о чем-то говорить, а общих тем для разговоров у Аллы и Матвея было маловато, да и те они почти исчерпали во время первой стадии своего романа. То ли дело в квартире, в темной комнате... Там уж не до разговоров!
В общем, более-менее счастливые отношения продолжались месяца... да, еще около четырех после той, первой ночи. Потом начались ссоры. Мелкие, глупые, беспричинные. И оттого очень раздражающие. С того момента их отношения стали развиваться по синусоиде: два-три дня счастья у упоения друг другом, затем ссора и недели две полного молчания. Затем кто-то делает шаг навстречу, и все начинается с начала. Они стали привычкой друг друга. И в виде привычки продержались еще полтора года. До тех пор, пока не выросли из этой школьной полудетской полувзрослой любви. И кретинская история с купальником стала просто последней каплей, после которой они с чистой совестью разбежались в разные стороны.
«Как бы то ни было, я по гроб жизни благодарен Алле хотя бы за то, что она изменила мое дурацкое детское представление о женщинах. По крайней мере, я в полной мере ощутил и осознал, зачем существуют на свете эти удивительные существа. Кто знает, если б я тогда не влюбился в нее «по своему хотению», до сих пор удовлетворял бы свое либидо посредством попыток решения какой-нибудь теоремы Ферма...»
Потом был краткосрочный, невероятно бурный и запредельно паранормальный роман с Полиной, закончившийся вечером того дня, утро которого ознаменовало вознесение во плоти старого алкаша Альберта. Они тогда просто очень тихо разошлись в разные стороны. Матвей переехал к соседям, а Полина растворилась в неизвестности.
Полгода после этого Матвей вполне успешно вообще обходился без женщин. Учеба в университете съедала все время. Потом, научившись разгребать учебные проблемы по мере поступления и выгадав, таким образом, немного свободного времени, Матвей сошелся с симпатичной девушкой Олей. Оля была весьма горазда на разные выдумки во всем - от учебы до постели. Целых два месяца они находили радость в общении друг с другом. Потом Оля как-то рассудила, что с Валерой со второго курса еще веселее и интереснее, и они расстались, впрочем, довольно легко и без особых сожалений.
Потом появилась Катя. Она возникла как бы из ниоткуда - Матвей не помнил, откуда она взялась, вообще, как они с нею познакомились, - и как бы навсегда.
Тихая, покладистая, нежная. Красивая. Просто идеальная женщина!
Так что, уважаемый профессор, без женщин жить нельзя. Я согласен, может быть, из них получаются не самые лучшие археологи или кто там еще, вам, как профессионалу, безусловно, виднее. Но без них было бы невыносимо скучно... - Матвей с удивлением вдруг понял, что с пеной у рта распинается перед каким-то дядькой, причем, судя по всему, довольно давно. И тяжесть, с таким трудом изгоняемая второй день из головы, вернулась на прежнее место.
- Вы очень пламенно выступили, молодой человек, но переубедить меня вы не смогли. Бабы - дуры. Подумать только, такая находка! Четвертый век до нашей эры, никак не позже! А эта корова... Впрочем, бог с ней. Сейчас мой поезд подадут. Спасибо за приятную беседу со многими примерами. Если вы, к тому же, такой энтузиаст археологии, как вы мне описали, приезжайте в начале следующего лета. На общественных, так сказать, началах. У нас есть, что копать, но катастрофически не хватает желающих этим заниматься. При том, что половина населения Украины подрабатывает в России и Турции, я лично не вижу в этом ничего удивительного. Выпить вы, я вижу, можете тоже немало, так что споемся, если не сопьемся. Вот вам моя визитная карточка, звоните в середине мая. Желаю всего наилучшего. Спасибо, что помогли скоротать время до поезда.
Профессор выглядел лет на шестьдесят. Одет он был более чем небогато, но сама манера держаться выдавала в нем прирожденного интеллигента. В лице его ощущалось что-то хищно-птичье, ястребиное.
- До свидания. - пробормотал Матвей, и этот старый ястреб, слегка поклонившись, отбыл в направлении вокзала. В этот момент объявили посадку на киевский поезд.
Матвей сидел на молу, тупо уставившись в одну точку где-то на горизонте, и думал одну-единственную мысль: «надо срочно возвращаться в гостиницу. Там еще должно остаться полбутылки, не меньше, этой их хваленой горилки с перцем. А то уже из реальности выпадать начал, это симптоматично. Спал я, что ли, когда ко мне подкрался этот профессор? И о чем мы только с ним говорили?..» Подумав о профессоре, Матвей машинально посмотрел на его визитную карточку. Он точно помнил, что там было что-то про университет, кафедру и тому подобное. Теперь же на карточке значилось: “ Великое Белое Братство...”.Матвей в ужасе отшвырнул ее. Карточка, несколько раз перевернувшись в воздухе, упала в воду. Матвей заставил себя посмотреть. Никаких букв, только большая черная свастика, катящаяся влево. Забыв треклятый лимонад, Матвей встал и бочком-бочком пошел прочь. Но напоследок не удержался и снова глянул. Даже не глазком - так, краешком глаза. Конечно, никакой свастики уже не было. На белой картонке голубела звезда Давида.
Матвей-писатель
Настало лето, период стагнации во многих отраслях бизнеса, и командировки Матвея закончились. Наступило время тратить заработанное. Отловив тех своих знакомых, которые не успели разбежаться по южным странам, Матвей устроил пару солидных кутежей. Приятели в долгу не остались, и дали несколько ответных вечеринок. Июнь выдался теплый, и погода весьма располагала к расслабленному отдыху тех, у кого имелись для этого средства. Июль же Матвей планировал провести в Крыму вместе с Катей, как только она досдаст сессию в пединституте.
Одна из таких ответных вечеринок происходила на квартире молодого писателя. И помимо знакомых, которые затащили туда Матвея, присутствовали несколько коллег хозяина квартиры. Из этого вечера Матвей вынес стойкое убеждение, что нет ничего хуже на этом свете, чем пьянка с писателями. Ибо, дойдя до определенной кондиции, честолюбивые господа литераторы впадают в амбиции, требуют повышенного внимания к своей гениальной персоне, сбиваясь, читают по памяти фрагменты своих нетленных шедевров... Когда в компании больше одного пьяного писателя - это сущая катастрофа, можете себе представить. Помимо этого впечатления, Матвей обрел еще и недоумение: а чем, собственно, он хуже? Вот возьмет сейчас, да и опишет свои приключения за последние лет пять. Разве трудно? Да одной левой! Правда, после тяжких раздумий, он пришел к выводу, что писать про себя самого крайне скучно. Да и потом читать получившуюся тягомотину никто не станет. Ну, кому может быть интересен вынужденный тридцатикилометровый пеший переход по сибирской тайге, когда чертов вездеход сломался, а мошкара готова сожрать тебя до костей? Об этом и вспоминать-то неприятно... Нет, решил Матвей, лучше уж придумать что-нибудь пооригинальнее.
Задавшись этой целью, он две недели кряду испытывал страшеннейшие муки творчества. Придумывалось многое, но рассказ не клеился. И вот по прошествии двух с половиной недель, когда Матвей с друзьями ночь напролет играли в преферанс, на горизонте забрезжил луч надежды. Поспав часа четыре, Матвей засел писать. К вечеру он создал небольшой, но не лишенный изящества рассказик. Вот он:
Дама для Короля
Пуля - дура. Вист - молодец!
(из преферансного фольклора)
Граф Андрей Евгеньевич Медведев после обеда направился в курительную, чтобы выкурить обычную свою трубочку и перечесть письмо от сына, принятого в прошлом годе в пажеский корпус. Прочтя письмо в третий раз и уяснив из восторженной, но абсолютно безграмотной сумбурной белиберды, содержавшейся в нем, что отпрыск как был балбесом, так им и остался, граф скорбно воздел очи горе, вздохнул и ожесточенно запыхтел своей трубкой. Тут его уединение нарушил лакей Степан, который принес приглашение от соседа, князя Б., на званый ужин. Ожидалось почти все уездное общество, изысканные крымские вина, вирджинский табак из далекой Америки и, конечно же, пулька. Сразу же забыв о непутевом наследнике, граф благодушно ухмыльнулся, покрутил правый ус и спросил:
- А что, Степан, где сейчас барыня?
- В беседке, ваше сиятельство. Они роман-с французской читать-с изволят. Что передать?
- Нет, ничего. Ступай.
Степан с поклоном удалился, граф же Андрей Евгеньевич, не без удовольствия докурив трубочку, проследовал в беседку, где его супруга Екатерина Андреевна, периодически восклицая: “Шарман, шарман!” и “Ах, какой пассаж!” страницу за страницей глотала роман Виктора Гюго “Человек, который смеется”.
- Душа моя Екатерина Андреевна!- льстивым голоском начал было граф. Графиня подняла на него свои изумительные васильковые глаза, и одного проницательного взгляда ей хватило, чтобы оценить обстановку.
- Ах, Андрэ! Можете мне не говорить: нас опять пригласил этот титулованный негодяй Б.! Я, конечно, понимаю, что у него половина Бархатной книги в родственниках, но видит Бог, как мне неприятен этот человек! Я угадала?
- Катенька, радость моя незабвенная, я не устаю повторять вам, что у вас какое-то странное предубеждение против князя. Он действительно пригласил нас на званый ужин, там ожидается все общество...
- Ах, это “общество”! Скучно, мон шер, скучно! Опять будет пьянка и карты для мужчин и никаких танцев! А чем мне прикажете заниматься? Обсуждать моды Парижа с этими уездными гусынями? С этой старой клушей Мараказовой нострадамовы пророчества толковать? Восторгаться с княжной Милашенковой индийским порнографическим трактатом “Кама-сутра”? Или восторженно внимать повестям княгини Б. о новых похождениях этого мачо Распутина? Нет, граф, увольте. Передайте им всем, что у меня неслыханная мигрень.
- Душенька, но как можно...
- Да можно граф, можно...
- Да вот только нельзя! - рявкнул внезапно рассвирепевший Андрей Евгеньевич. Екатерина Андреевна мертвенно побледнела и медленно встала, прижимая книгу к высокой груди.- Вы забываетесь, сударыня! Вы жена мне пред Богом и людьми, посему приказываю вам: извольте нынче ехать со мной на званый ужин к Б.!- и донельзя довольный собой граф удалился в свои покои. Там он кликнул камердинера и отдал ему ряд приказаний касательно вечера.
Вечер и впрямь превзошел все ожидания графа. Ужин был просто потрясен, осетринку повар-француз приготовил наиотпаднейшим образом, а “Шабли” в княжеских подвалах оказалось - полный ништяк! К одиннадцати вечера старики и все лишние разъехались либо перебрались в беседку пить мадеру, так что вполне можно было и к пульке приступить. Игроков осталось как раз четверо: князь Б., граф Медведев, затем Феофан Игнатьевич Крутогоров, крупный фабрикант, и профессор Воскресенский. Именно он перетасовал только что распечатанную колоду и начал сдавать по одной карте “всветлую”.
- Ну-с, судари мои, кому нынче выпадет пиковый туз? - ехидно спрашивал профессор, но искомая карта так и не появлялась. Наконец, сдав всю колоду, Воскресенский остался с этим тузом на руках, и, собрав все карты, вновь стал тасовать их. Граф Медведев ухмыльнулся и незаметно поправил туза бубен в левом рукаве.
- Какие договоренности, господа? - спросил князь Б., раскуривая толстую кубинскую сигару.
- Я думаю, обычные, князь. - ухмыльнулся Андрей Евгеньевич, набивая трубку вирджинским табачком. - сотня в пуле, распас растет, шесть пик - Севастополь.
- А ставка? - спросил Крутогоров.
- Предлагаю по целковому за вист. - выдохнул князь Б. вместе с облаком ароматного дыма.
- А пуркуа бы не по два? - поднял ставку профессор.
- Тогда уж по три для ровного счета. Три целковых за вист.- провозгласил фабрикант, с вызовом глядя на всех остальных.
- Поддерживаю.
- Поддерживаю.
- Поддерживаю.
- Сдавайте, профессор.- подытожил князь Б. и крикнул: - Эй, Прошка, ты там, часом, не помер?
- Никак нет, барин, бегу-с! - и писарь Прошка действительно быстро вошел в комнатку, сел за конторку и принялся аккуратно расчерчивать лист бумаги.
Игра началась. Фабрикант и граф пасовали, князь Б. объявил мизер. Прикупил две мелкие трефы и весьма этому обрадовался. В течение последующих пяти минут Крутогоров пытался всунуть князю хоть одну взятку, но совершенно безуспешно. Князь Б. открыл пулю.
- Обломайтесь, милостивый государь! - нежно приговаривал князь, пуская новое облако дыма. И, повернувшись к полуоткрытой двери, крикнул: - Эй, там! Шампанскаго со льда сюда и четыре бокала!
Вино принесли, разлили, игроки по давнишней традиции их компании провозгласили тост за первый мизер, сыгранный хозяином и осушили бокалы. Фабрикант взялся сдавать.
Тем временем их жены сидели в гостиной и мило беседовали.
- Ах, на прошлой неделе я была в Бобруйске и ходила в синема.- восторженно щебетала Женечка Воскресенская, восемнадцатилетняя супруга шестидесятилетнего профессора. - Там давали новую фильму. “Императрица Мария” называется. Только это не про саму императрицу, а про линкор, что недавно взорвался на севастопольском рейде. Так вот, суть там в том, что помощник капитана страстно влюблен в дочь градоначальника. И, так как жизни без нее он не мыслит, он тайком провел ее на корабль. Ах, это так романтично! Они без ума друг от друга, у них уже в мыслях тайно повенчаться, и тут - представляете? - все взлетает на воздух! Наш доблестный адмирал Колчак спасает весь экипаж, но помощник капитана и его возлюбленная остаются на корабле - у них в каюте дверь заклинило, вот ведь какой ужас! Корабль тонет, и они погибают в объятиях друг друга. Я так плакала, так плакала... - всхлипнула Женечка, смахивая слезинку шелковым платочком.
- Да. Просто ужас! - воскликнула княгиня Б., госпожа Крутогорова подтвердила свое согласие глубоким кивком. Графиня Медведева сидела неподвижно, изо всех сил стараясь молчать.
- А актеры, актеры какие! Помощника сыграл сам Лев Капризный, это такой мальчик, просто душка! А предмет его воздыханий - Катерина Вылетова.
- Грязная шлюха эта Вылетова. - брякнула госпожа Крутогорова. Графиня посмотрела на нее с нескрываемым интересом, но продолжения не последовало.
- Бывают еще грязнее, - заверила всех княгиня Б.,- она еще с Распутиным не спала ни разу.
- Зато с ним переспали все фрейлины императрицы. И знаете, что? Говорят, что у Распутина...
- Помилуйте, Миранда Филимоновна,- поморщилась Екатерина Андреевна, обращаясь к жене фабриканта.- вы уже нам рассказывали, что у Распутина член больше, чем у коня. Это просто неинтересно.
- Отнюдь, графиня, мужчина, обладающий такими впечатляющими достоинствами, не может быть неинтересен! - с азартным блеском в широко раскрытых глазах воскликнула профессорская жена.
- Ладно вам, бабы, выпендриваться. Нашим мужьям, конечно, далеко до распутинского.. гм.. ну да. Я вот давеча горничную застукала на черной лестнице с трубочистом... - госпожа Крутогорова мечтательно закатила глазки.- Чего-чего, а трубы чистить он умеет!
- Ну вот, а еще Вылетову шлюхой обозвала... - усмехнулась графиня.
- Сама ты блядь великосветская! - огрызнулась фабрикантша.
- Кто блядь?! Я?!- графиня, у которой вся эта вечеринка сидела в печенках с самого утра, вскочила, глаза ее метали молнии. - Да я тебе щас зенки выцарапаю, курва фабричная, швабра размочаленная...
- Спокойно, бабы. - проговорила княгиня Б. - Бузить в своем доме я, вашу мать, никому не позволю. Вот лучше давайте покурим чуть-чуть. Мне тут дочка прислала кой-чаво из Чимкента... Первый сорт, в общем. Глашка, ко мне! - прибежала служанка. - возьми у секретаря князя папиросу, и неси сюда.- Глашка принесла.- А теперь вместо табака забей вот это... не так, а... да, правильно. Молодец, давай сюда. Ступай. Ну что, бабоньки, курнем? - с бесподобным французским акцентом произнесла княгиня Б., прикуривая косяк от свечки.
В курительной к тому часу, когда обкуренные дамы только начинали хихикать, все уже было более чем плачевно. После пятнадцати сыгранных подряд мизеров джентльмены выпили столь много, к тому же постоянно перемежая легкие напитки тяжелыми, что профессор Воскресенский упился вусмерть. В буквальном смысле: сердце старика не выдержало и остановилось. Что ж, выпили раза три за упокой души. Прошка расчертил новую пульку - на троих, и игра продолжилась. Спустя полчаса опростоволосился граф: с пьяных глаз он перепутал даму с валетом и недобрал взятку на десятерной.
- Валет для дамы, дама для короля, валет для дамы, дама для короля, - бубнил он себе под нос как заклинание, все более и более впадая в прострацию. Еще через четверть часа из рукава фабриканта выпало два трефовых туза, и князь Б. огрел его по голове массивным канделябром, причем с таким энтузиазмом, что убил наповал. Помянули и Крутогорова. И еще помянули. Хотели было сыграть в польский гусарский преферанс с болваном, но мозги уже явно были не те, и князь Б. предложил для просветления ума выпить коньячку. Выпили и коньячку. Потом граф вспомнил офицерскую молодость и предложил испытать судьбу в “Русской рулетке”. Князю тоже сам черт был уже совсем не брат, и, оставив в револьвере один патрон, граф раскрутил барабан и приставил дуло к виску.
“ Боже мой, куда я попала? Что это? Кто они все? - думала графиня Медведева, томно раскинувшись на диване и равнодушно наблюдая, как госпожа Крутогорова и профессорша Женечка катаются по полу, таская друг друга за волосы и награждая порой увесистыми оплеухами.- Ведь тогда, двадцать лет назад, как все было чудесно! Андрей только что вышел в отставку, молодой флотский лейтенант, наследный граф, красивый как бог... Как было чудесно поехать с ним на конную прогулку, и большую часть этой прогулки провести в теплом душистом стоге, ощущая вокруг и внутри лишь теплое сильное и такое бесконечно любимое тело... И куда все это делось? И кем мы стали? Кем? Какими-то безумными декорациями в каком-то абсурдном театре... Абсурд. Сплошной абсурд...”
Тем временем молодость взяла верх: Женечка основательно приложила госпожу Крутогорову виском об угол камина, и, дернувшись раз пять-шесть, фабрикантша затихла. Но в самой юной профессорше тоже почти не осталось сил, и, вставая, она не удержала равновесия, покачнулась и упала назад, все на тот же камин, насадившись затылком на здоровенный чугунный крюк, назначение которого все давно позабыли. Смерть наступила мгновенно. Княгиня Б., выкурив, пожалуй, больше всех, давно уже сидела в полном трансе. И, присмотревшись к ней повнимательнее, Екатерина Андреевна поняла, что княгиня тоже мертва. “Ну, что ж,- подумала она, вставая,- видно, такова судьба, ничего не попишешь”. Она взяла с каминной полки невесть как там оказавшийся револьвер и пошла в курительную.
Судьба сегодня явно настроилась скептически по отношению к семейству Б., и пуля в висок досталась князю. Граф помянул его парой ласковых слов и вернулся к своим нелегким раздумьям: “Валет - для дамы, дама - для короля. А для кого король? Для туза? А кто такой туз? Туз - карта абстрактная. У него нет лица. Неизвестно, совершенно неизвестно, кто это. Может быть, Бог? Или Отечество? Или еще какая-нибудь высшая справедливость? Кто, кто скрывается за этой странной картой с одним лишь значком масти посередине? Единица? Просто единица, первое целое число после нуля? Бред. Кто, что же это?...”. Дверь открылась, в курительную вошла Екатерина Андреевна. В руках у нее был большой американский револьвер “Кольт”.
- Валет для дамы, это точно, милый. Как приятно целоваться с трепетным юношей где-нибудь на Литейном в августовскую ночь! Получать букеты роз, с замиранием сердца смотреть, как этот безумец лезет по отвесной стене к твоему окну, ощущать сладкое томление и страстное желание в его объятиях! Что может быть прекраснее для дамы? Да ничего! А вот для короля ли дама, дружок? Зачем даме нужен толстый, плешивый, вечно ноющий, вечно пьющий импотент, думающий только о себе? Зачем? И куда девался пламенный валет? - вздохнула графиня и подняла револьвер.
Она погибла три часа спустя под колесами автомобиля, на котором ее сын примчался в панике из Петрограда, чтобы сообщить о большевистском перевороте. Сам он успел, собрав наиболее ценное, дать дёру и мирно окончил дни свои на скромной ферме в штате Пенсильвания в 1964 году.
Так, безо всякой помощи со стороны большевиков, нелучшая половина российского высшего общества вымерла за какие-нибудь три месяца. С остальной, лучшей половиной, большевики разбирались сами, долго и со вкусом. Но это - совершенно другая история.
***
Особого ажиотажа этот литературный опыт Матвея в обществе не вызвал по той причине, что никто так и не решился его напечатать, ссылаясь на некоммерческий характер произведения. Друзья и приятели снисходительно поулыбались, восторгов не было. Крупной ошибкой Матвея стало то, что он показал рассказ Кате. Тогда они в первый раз крупно поссорились. Катя обозвала Матвея манерным пошлым графоманом, а он забыл сделать поправку на ее взвинченность после госэкзаменов и критические дни, и грудью встал на защиту своего детища...
Но по-настоящему рассорились они лишь через две недели, причем по совсем другому поводу. И вот это уже действительно абсолютно иное повествование.
Лотерея.
“Открыть дверь. Всего лишь - открыть дверь. Что за ней? Две бешеные бродячие собаки? Или непохмелившийся сосед-милиционер с дубиной и табельным оружием наготове, страдающий, в довершение к похмелью, еще и мизантропией? Или бациллы какого-нибудь неизлечимого заболевания? Или старые, давно забытые страхи?” Совершенно неизвестно почему, но Матвею очень не хотелось открывать дверь. Он был уверен, что за дверью его ждет нечто ужасное. Хотя на самом деле это была лишь дверь его подъезда. Сомнения разрешил соседский мальчик, вышедший поиграть в мяч. За его хрупкой фигуркой в полумраке подъезда не угадывалось ничего опасного, и Матвей, растерянно улыбнувшись, медленно взошел по ступенькам. Конечно же, ничего с ним не случилось.
“Первая утренняя сигарета всегда как-то странно действует на мозг - думал Матвей, поднимаясь в лифте на свой этаж.- Но все равно, такие пироги явно не к добру”. Придя домой, он, прежде всего, встал под душ и тщательно смыл липкий холодный пот. Потом, натянув джинсы, прошлепал босыми ногами на кухню, сварил кофе. С чашкой кофе и сигаретой вышел на балкон, медленно оглядел ровные ряды одинаковых семнадцатиэтажных коробок и жалкие останки леса на горизонте. Да. Не тот самый пейзаж, который нужен для успокоения нервов. Ну, что ж, для нервов существует кофе. И никотин. Вторая сигарета прошла без побочных эффектов, и Матвей успокоился. А успокоившись, решил подбить баланс, чтобы выяснить, сколько средств в его распоряжении осталось после впечатляющей череды пирушек и загулов.
Тем временем Катя, пышущая утренней свежестью, примеряла перед зеркалом новое платье. Облегающее темно-синее шелковое платье шло ей просто обалденно. Оно настолько выгодно подчеркивало все контуры ее соблазнительного - ведь чего греха таить, я же чертовски сексапильная девчонка, правда? - тела. Повертевшись и так и этак и придя к более чем удовлетворительному для себя выводу, Катя с сожалением сняла эту красотищу, и, снова закутавшись в халат, пошла на кухню почаевничать и покурить. Первая же затяжка подвигла ее на новый подход к зеркалу: отложив сигарету, она опять сняла халат и на сей раз появилась перед зеркалом в чем мать родила. “Да, пожалуй, это то, что надо. Только вот эта маленькая складочка - но это фигня. Две недели шейпинга. И куда только Матвей смотрит? И вообще, что это за дурацкие отношения? Почти шесть лет встречаемся, а живем до сих пор порознь. Как пионеры. И эти его вечные путешествия... Пропадет на три недели, а я жди его. А вот хрен тебе - тут она показала язык своему голому отражению и рассмеялась от того, как нелепо это выглядело: такая взрослая красивая девчонка, а кривляется, как первоклашка. - и, потом, совершенно неизвестно, с кем он там, в этих командировках? Один, всегда один. Да я его и не знаю толком. А этот Эдик, брат машкиного Валерки, ничего себе парень, да? Пожалуй, чересчур смазлив, но торс вполне атлетический. А задница! Боже мой, какая у него аппетитная задница! И как на меня смотрит, особенно, если сделать вот так - тут Катя вполне эффектно потянулась - надо прикинуть, сколько я еще буду делать вид, что не замечаю его взглядов. А папа у них крутой, из администрации президента. Если туда раз попасть, всю жизнь потом безбедно проживешь...”.
Матримониальные раздумья голой красотки прервал звонок в дверь. Катя вскинулась, заметалась по квартире, наконец, нашла свой халат на кухне, запахнулась, подбежала к двери. Заглянула в глазок. За дверью стояла обычная почтальонша с толстой сумкой на ремне. Катя открыла.
- Громова Екатерина здесь проживает? - сурово вопросила преклонных лет письмоносчица.
- Да... это я... - Катя слегка растерялась от такой суровости, и начала подозревать что-то нехорошее.
- Телеграмма вам. Распишитесь. - получив желаемую подпись, бабка немедленно удалилась. Катя захлопнула дверь и осталась один на один с телеграммой не совсем понятного содержания:
“ О ЗПТ КАК ПРЕКРАСЕН СОЛНЦА ЛУЧ ЗПТ ЛАСКАЮЩИЙ НАГОЕ ТЕЛО ВОСКЛ ПУСТЬ Я НЕ ПРИНЦ ЗПТ НО Я УЧУСЬ ТЧК ЧТО ЗПТ ЛЕГКОЙ ЖИЗНИ ЗАХОТЕЛА ВОПР МИЛЛИОН УЛЫБОК И ПОЦЕЛУЕВ ТЧК АПОСТОЛ”
- Сукин сын! - вскричала Катя, чувствуя, что краснеет. Этот мерзавец и впрямь поймал ее на горячем. И в обнаженном виде. И что с того, что последний стих о легкой жизни Матвей вписал скорее всего оттого, что не нашел другой рифмы? Слово произнесено. Более того, воплощено в письменном виде. - Ну, я тебе сейчас устрою легкую жизнь, апостол недоделанный! - с этим боевым кличем Катя бросилась к гардеробу, напрочь забыв и про чай, и про сигарету, от которой остался лишь обгоревший фильтр.
Как же так? Вчера денег было больше тысячи, это точно. А осталось всего пятьдесят рублей с какой-то мелочью. И что делать? Надо же, пятнадцать тысяч рублей и тысячу долларов он умудрился просадить всего... ну-ка, посчитаем... ага, ровно за полтора месяца. Скромнее надо жить, Матвей...
В дверь позвонили. Недоумевая, кто бы это мог быть, Матвей открыл, даже не спрося “кто там?”. В квартиру ворвалась разъяренная Катя. Которая за те полчаса, что длилась дорога от дома до дома, накрутила себя до крайней степени.
- Да, я захотела легкой жизни! Мне надоело ждать тебя месяцами, чтобы после трехдневных мимолетных встреч снова ждать! Мне уже не семнадцать, я замуж хочу! Я хочу нормальной, спокойной семейной жизни, а не каких-то пионерских чаепитий урывками!
- О’кей, выходи за меня замуж. - улыбнулся Матвей. Настроение его пока еще позволяло улыбаться.
- За тебя? Замуж?! Ой, не смеши меня. Интересно, как ты себе это представляешь? Ты будешь опять носиться по всей стране, а я буду сидеть здесь с во-от таким брюхом и стирать твои носки?
- А почему с брюхом? - поинтересовался Матвей все еще несколько рассеянно.
- Потому что я детей хочу. Потому что мне уже двадцать три года, и пора стать матерью! А что ты мне можешь предложить? Вечные тусовки, редкие походы в театр, а в остальное время - ожидание, ожидание, ожидание?! Да на хрена мне такая семейная жизнь?! Почему у всех как у людей, а мне...
“Да, это серьезно”.- подумал Матвей. О детях он пока не думал и думать не хотел. Как-то не вписывались пока никакие дети в его представления о собственной жизни. И от сознания того, что он не в состоянии погасить эту неприятную ситуацию разумными доводами - Катерина завелась, и ничего теперь не поделаешь, - и оттого, что проснулась старая обида за “пошлого графомана”, и вообще потому, что высокие резкие звуки неприятны к восприятию - а Катя почти визжала - Матвей начал закипать.
- ... а мне по жизни выпадает проигрышный лотерейный билет! Подруги давно замужем, при детях, а мой жребий - до седых волос встречаться с самовлюбленным эгоистом с претензией на элитарность! Философ, понимаешь! Мне надоело быть емкостью для твоей застоявшейся спермы! Ведь я же тебе больше ни для чего и не нужна! Я больше не хочу...
- Не хочешь - не надо, - сказал Матвей как мог спокойно. - Я тебя не неволю.
- Ну и прекрасно! Прощай! - она резко повернулась и ушла, громко хлопнув дверью. В самый последний момент Матвей с удивлением заметил на лице своей уже бывшей подруги торжествующую улыбку. “Ну и денек сегодня. А ведь я с утра чувствовал, что что-то должно произойти. И что теперь делать? Наверное, выпить. За избавление от угрозы семейных оков”.
Решив, что последняя мысль вполне здравая, Матвей сгреб скудные остатки своих средств и пошел в ларек за водкой. После покупки бутылки “Смирновской” и двухлитрового баллона “Кока-колы” у него осталось десять рублей с мелочью. Купив за двадцать копеек пластиковый стаканчик, он расположился на лавочке у подъезда. Смешал коктейль, спрятал бутылки в рюкзак и курил, прихлебывая. Пара алкашей со стажем пыталась было навязаться в компаньоны, но Матвей недвусмысленно дал им понять, что предпочитает одиночество.
“И действительно, что делать? Ну, напиться - дело решенное. Уже исполняется. И не впервые. А дальше-то? Нет, какова, а? Холил ее, лелеял, цветы дарил, по театрам водил... раза два или три. На юг возил три года подряд. И вообще, чтоб кого еще так любили! Так ведь нет, подавай ей тихую семейную жизнь на блюдечке с голубой каемочкой! Ну, на хрена она ей сдалась, эта семейная жизнь?! А, ну да, конечно, чтобы “как у всех”! Чтобы не выделяться! Ну, вот уж хрен! В лотерею ей, видишь ли, выиграть приспичило... Кстати. А не сыграть ли мне в лотерею? Все равно денег осталось - ни туда, ни сюда. Сигарет навалом, жратва вроде тоже есть...”. Допив коктейль, Матвей бережно спрятал стаканчик в рюкзак и направился к дальнему выходу из метро, где располагался ближайший лотерейный киоск. Через пять минут он стал обладателем пяти билетов разных лотерей, каждый стоил ровно два рубля. Оставшуюся мелочь, чтобы не мешалась, Матвей тут же отдал какому-то бродяге.
Самое интересное, что все билеты оказались выигрышными. Два билета выиграли скромненько - по сто рублей, которые Матвей получил в этом же ларьке. На трех остальных под защитным слоем скрывались более чем впечатляющие суммы со многими нулями. “ Во как бывает!”- ошеломленно подумал Матвей, записывая адрес конторы, где выдавали столь крупные выигрыши.
Вечером, устав таращиться на большой чемодан, полный хрустящих банкнот, он, наконец, вспомнил о недопитой водке в рюкзаке. Снисходительно поставив ее в холодильник, вытащил пару купюр. Спустился к магазину и купил виски и содовую. “ Воистину, - думал он, - ежели откуда чего убудет, то в другом месте непременно прибудет. Элементарная физика!”
На одну часть этой гигантской суммы он на следующий день приобрел коттедж в ближайшем Подмосковье. Вторую вложил в известный банк. Третью же часть... Впрочем, то, как Матвей распорядился третьей частью, заслуживает отдельного рассказа.
Танец каннибалов
Песни умолкли.
В воздухе - тишина.
Лето уже ушло...
За замызганным окном неспешно брел типичный серый октябрьский дождь. Шествовал он уже третью неделю, и конца-края этому процессу не предвиделось. Матвея терзала скука. Жестокая скука от вынужденного безделья. Уже третью неделю не представлялось возможным заработать хоть копейку, а резервы были близки к истощению. Банковский вклад, похоже, приказал долго жить вместе с банком. На работу не брали. Куда податься курьеру на дальних побегушках, изредка не брезговавшим и презренным коммивояжерством, в условиях экономической депрессии, когда большинство фирм сократили свой штат до директора и главбуха? Что делать? По универсальному рецепту пить водку, пока остались хоть какие-то гроши? А что дальше, Матвей, дружище? Неизвестность, неопределенность.
Допив остывший кофе, Матвей наполнил ванну и погрузился в горячую пресную воду и обычные раздумья и воспоминания.
...Немилосердно жарило солнце. Расслабившись, распластавшись по рассолу озера Чедер, Матвей неспеша дрейфовал по поверхности вместе с зарослью вонючих, но, по слухам, целебных, как и все в озере, водорослей. Иногда он словно приходил в себя, не без труда - велико сопротивление пересоленной воды! - вставал на ноги и брел, увязая в грязевом дне, в поисках места поглубже. Отдалившись от берега метров на пятьсот, можно было зайти хотя бы по грудь. Найдя такую колоссальную глубину, он приседал так, чтобы только голова торчала над густой зеленой водой, кишевшей странными красными головастиками, жутко напоминавшими раскормленных до невероятных габаритов сперматозоидов, покрасневших от стыда за свое обжорство. Понежившись так минут десять, Матвей снова намазывался черной грязью, превращаясь в негра с белым лицом, снова расслаблялся и ложился на воду, и, закрыв глаза, снова погружался в сладкую дрему. Развлекался он подобным образом уже четвертый час, изредка выходя на берег, чтобы попить минералки и покурить.
...Послышался тихий всплеск, на лицо легла тень. Матвей нехотя вынырнул из сладкой реки дум и мечтаний и открыл глаза. Прямо рядом с ним покачивалась на воде старая лодка неопределенного цвета. А над лицом Матвея нависло плосковатое, но симпатичное девичье лицо. Раскосые глаза, чуть курносый носик, тонкий рот. Длинные прямые волосы, черные, как антрацит. “Все тайские красотки могут пойти и смело утопиться в Тихом океане!” - мелькнула восторженная мысль в расслабленной голове Матвея. Тем временем девушка молча разглядывала его голое черное тело, будто первый раз в жизни видела что-то подобное. “Как бы прервать затягивающуюся паузу?”. Внезапно рассмеявшись, лицо исчезло. Лодка качнулась, послышался громкий “плюх!”. Пока Матвей боролся с рассолом, пытаясь встать на ноги, попутно отмечая, что глубина удовлетворительная - по пояс, - девчонка оттолкнула лодку и подошла к нему. Стряхнув последние осколки грез, Матвей вдруг вспомнил, что уже довольно давно (по его меркам) вынужден обходиться без женской ласки. А странная чедерская русалка мало того, что была хороша собою, так еще и имела, похоже, однозначные намерения. Матвей улыбнулся, предвкушая...
... и на сей раз очухался на самом деле. На самой середине этого лечебного болота. Никакой лодки, никакой девушки. “Ну и славно!” - с некоторым облегчением подумал Матвей, вспомнив статистику венерических заболеваний в этом волшебном краю. И вообще, боги с ними, с этими красотками, потом можно наверстать. Самолет только через три дня, так что самое время расслабиться после этого дурацкого приключения. А начиналось так необычно и многообещающе...
Проматывая свой непомерный лотерейный выигрыш, Матвей кутил по всей России и ближнему зарубежью. Вечером надирался в Питере, утром похмелялся в Харькове, обедал в Сумах, а вечером закатывал оргию в Ростове-на-Дону, оттуда перемещался в Ялту, из Ялты... и так далее. Прервав свой увлекательный вояж, на пару дней заехал в Москву, там сдуру забрел в казино, и вынес оттуда денег в три раза больше, чем выиграл в лотерею. Все началось сначала. Матвей методично старался залить вином пустоту, образовавшуюся внутри после разрыва с Катей. Вино не помогало. Он мог купить дюжину дюжин проституток, но не хотел. Не тянуло его к ним.
После широкомасштабной пьянки в Красноярске, Матвей нашел себя утром в самолете. Аэроплан оказался небольшой - “Як-40”, и летел он над бесконечными лесистыми сопками и змеящимися меж ними реками. Разбудила Матвея стюардесса, разносившая минеральную воду. Возликовав от такой нечаянной радости, он схватил сразу две чашки и моментально вылил их в жаркую пустыню, царившую во рту и в глотке. Стюардесса оценила состояние и принесла ему целый полуторалитровый баллон. Напившись, Матвей принялся внимательно изучать этикетку. На ней нормальными русскими буквами значилось нерусское слово “Аржаан” .
- Должен заметить, что алкоголь сильно портит все стороны вашей жизни, не принося при этом ни малейшего, даже иллюзорного блага. Я уж не говорю о карме, - произнес сосед Матвея, вынуждая обратить на себя внимание. Он обратил. Удивился: рядом сидел самый что ни на есть настоящий буддийский монах. Бритый наголо молодой человек, ровесник Матвея или чуть старше, закутанный в темно-красную хламиду и обутый в высокие армейские ботинки.
- Я в курсе, спасибо. - через силу улыбнулся Матвей.
- Просто я подумал, что вы находитесь в поиске истины, и хотел сказать лишь, что ошибочно искать ее на дне стакана или бутылки. - покачал головой монах и Матвей понял, что на самом деле буддист младше его года этак на три-четыре. Людям хоть чуть-чуть постарше такая категоричность в суждениях мало свойственна.
- Еще раз спасибо, я учту ваш совет. - Матвей вернулся к иллюминатору и уставился на однообразный, но красивый пейзаж, медленно плывущий назад.
“Интересно, куда это я лечу?” - спросил он сам у себя, и, не получив ответа, решил получше оглядеться. Свой рюкзачок он обнаружил рядом, в ногах. Быстрая ревизия показала, что все необходимое для дальнейших путешествий, включая толстую пачку денег, сохранилось. Наличествовали также белье, бритва, зубная щетка и книга. Откуда взялась книга, он не помнил. Приятным оказался факт, что автором книги являлся Фридрих Дюрренматт, а не какой-нибудь Майкл Муркок. Матвей открыл заложенную страницу и принялся читать, не имея представления о том, чем книга началась. А странная вода “Аржаан” оказалась вполне вкусной...
- Граждане пассажиры! Наш самолет начал снижение. Просьба всем занять свои места, не курить и пристегнуть ремни. Ожидаемое время посадки - одиннадцать часов пятнадцать минут. Температура воздуха в городе Кызыле - тридцать два градуса. Благодарю за внимание.
“Кызыл?! А где это?” - мучительно думал Матвей, проклиная пробелы в собственных географических познаниях. Подумав немного, он решил все же обратиться к своему соседу, который последние сорок минут был полностью погружен в себя. Теперь, однако же, хваленой невозмутимости буддиста как не бывало. Прижав руки к груди, он бурчал какие-то мантры, по всему было видно, что ему страшно.
- Э-э-э… Простите… Послушайте, молодой человек… - ноль реакции. Тогда Матвей хорошенько тряхнул монаха за плечо. – Эй, братишка, не подскажешь, Кызыл – это где?
Монаха этот вопрос удивил настолько, что он даже бояться перестал.
- Как… как это где? В Туве…
- Хм.. Хорошо. А Тува где?
- Э-э-э… М-м… Вы помните, откуда вылетели?
- Это смотря когда вылетел.
- Сегодня утром.
- Не, не помню. Помню, что на днях, вроде бы, в Красноярске был.
- Вот, правильно. Оттуда и летим. От Красноярска до Кызыла – восемьсот километров на юг.
- Ага. О’кей. Посмотрю, куда это меня занесло. А там водку продают? Похмелиться бы.
- А где ее не продают? – усмехнулся монах, но тут самолет заложил крутой вираж, и он забоялся с новой силой и снова забубнил свои спасительные мантры.
Аэропорт оказался островком в голой степи. На горизонте виднелся город, а дальше, за ним – довольно высокие горы. Гостиница же в городе Кызыле ничем не отличалась от гостиниц во многих десятках провинциальных городов, которые Матвей осчастливил своим присутствием за последние несколько лет. Он уединился в номере с двумя бутылками абаканского пива, чтобы обдумать стратегию своих дальнейших действий. Было совершенно ясно, что в этом степном городке, гордо несущем столичный статус, у Матвея нет ни единого знакомого, так что рассчитывать придется только на себя. Ну, да ладно. Не в первый раз.
Час спустя Матвей спустился вниз, взял в баре еще парочку бутылок пива и вышел на набережную Енисея, чтобы размяться и осмотреться. Пройдя всего метров двести, он обнаружил высокий монумент, после изучения которого выяснилось, что Матвей находится точнехонько в самом центре Азии. Оценив всю прелесть этого факта, он присел на скамейку, и, попивая самое лучшее средство как от похмелья, так и для поддержания запоя, принялся ломать свою лохматую голову в поисках ответа на извечный русский вопрос: “Что делать?”.
- Привет, дружище! Ты-то что потерял в этих степях? – рядом на скамейку присел некто, и, сфокусировав уже порядком поплывшее зрение, Матвей с бесконечным удивлением узнал своего закадычного приятеля Василия.
- Привет… Пиво вот пью. – мысли путались, от неожиданности он совсем растерялся.
- Вот это да! – восхитился Василий. – Ты прилетел в Туву пивка попить?! Ну ты даешь, Матвей… Ой, не могу… Да за эти деньги ты, не напрягаясь, мог в Прагу съездить! Вот уж где пива – залейся, причем несравнимо лучшего качества.
- Да не мог я в Прагу, на мне “семь-бэ” висит, невыездной я…
- Да ну, брось. Дал кому надо на лапу – и катись хоть в Аргентину. Да и в России-матушке куда как много более пивных местечек… Впрочем, хозяин – барин.
- Кстати, Вася, а ты-то как тут оказался?
- Бизнес, дружище. Бизнес и любовь к собственной жене. У меня в гостинице стоит пятнадцатилитровая канистра чистейшего медицинского спирта. Полная, под завязку. Улавливаешь тему?
- Не вполне…
- У местного населения – не в городе, конечно, - этот спирт можно обменять на несколько ценных шкурок. По моим расчетам, Вике на шубу должно хватить.
- Одну минуту. – Матвей пошарил по карманам, вытащил ворох авиабилетов. С удивлением обнаружил неиспользованный билет “Москва – Владивосток” недельной давности. Переворошив всю эту кучу, отложил “Москва – Красноярск” и “Красноярск – Кызыл”. Посчитал сумму, удвоил ее, добавил примерную стоимость спирта и ориентировочные накладные расходы. Получилось, что, если добавить еще совсем немного денег, можно было купить вполне приличную шубу, вообще не выезжая из Москвы.
Василий угадал смысл его вычислений.
- Но ведь так интереснее, правда?
- Правда. – был вынужден признать Матвей, бродяга с большим стажем.
- Завтра я отправляюсь. Может, компанию составишь?
- До пятницы я совершенно свободен, - с улыбкой процитировал Матвей, - так что…
- Отлично! – улыбка Василия застилала горизонт. – Спасибо, Дружище. Теперь и скучно не будет.
- Надеюсь! А не выпить ли нам за встречу?
- А что, за полдень перевалило – можно. Только учти, водка, которую тут можно пить – это дорогая водка.
- Фигня, прорвемся, - отмахнулся Матвей. – А, может, лучше в кабак?
- Тоже идея. Попробуем.
Они закатились в кабак, где и просидели до вечера, истратив всего лишь три тысячи рублей. Наутро поправились пивом и на попутках отправились одному Василию, да еще, может быть, Тувинским богам и шаманам, ведомым маршрутом. Вечеряли в степи. Самой большой трудностью оказался поиск и сбор дров. Справились за пару часов. Особой удачей явилась находка старого телеграфного столба. Он-то и согревал друзей до утра, хотя ночи трудно было назвать холодными.
- Наливай, что ли. Я пока закуску приготовлю. – сказал Василий, нарезая вареную колбасу и вскрывая рыбную консерву. Правда, вместо уместной в такой ситуации кильки в томатном соусе, оказалась осетрина. Матвей тем временем разлил “Смирновскую” по прихваченным из гостиничного номера граненым стаканам и достал из рюкзака бутылку с водй из источника, попавшегося им по дороге.
- Давай, Матюха, тяпнем по маленькой за нас, бродяг, ибо мы – вечные вши на земной лысине!
Матвей не вполне был согласен с таким определением, но тост поддержал. Выпили, закусили колбаской да осетринкой.
- Вась, а о чем ты думаешь, глядя на огонь? – спросил Матвей, подкладывая в костер очередной фрагмент столба.
- Ну… Африку себе представляю. Саванну. Отдаленный рык льва и вой гиен. Большой такой костер, а вокруг – толпа людоедов, отплясывающих свои ритуальные танцы под гром тамтамов…
- Здорово! А я почему-то всякий раз вижу в огне цветок, который постоянно видоизменяется, всякий раз показывая мне что-то новое. То это тонкая девочка-балерина, то птица, то змея, но всякий раз это прежде всего цветок.
- У, тоже красиво. Повторим?
- Давай.
Повторили. Посидели, помолчали. Вокруг степь пела мириадами цикад. Иногда шумный полувздох-полустон издавала какая-нибудь ночная птица. Россыпь звезд и почти полная луна придавали этому вечеру романтический шарм, и Матвей подумал, что с большим удовольствием сидел бы сейчас здесь не с Василием, а с Катей. Но с Катей они страшно разругались, и, похоже, навсегда. Потом, конечно, он найдет себе красивую скромную девочку, без лишних запросов и далеко идущих планов. Но для этого сначала придется выйти из запоя. А начать всегда легче, чем закончить.
- Вась, а чем здесь хуже, чем в Африке? – спросил Матвей.
- Да ничем, вроде. Только львов нет, гиен и каннибалов. А так, кажется, все нормально.
- Вот и я так думаю. Так что предлагаю считать, что мы в Африке. А что? За льва у нас сойдет какой-нибудь тушканчик, их тут пруд пруди. Гиен нет, так и ну их на фиг, и без них хорошо.
- Ну-ну, - ухмыльнулся Василий, - а людоедов ты из кого слепишь? Из ящериц?
- Зачем из ящериц? А нам что, сплясать слабо?
- Во заморочился! – с уважением покачал головой Василий. – А ведь не слабо! Только хряпнем граммов этак по семьдесят, и исполним! Поддерживаешь?
- А то!
Хряпнули, запили минералкой, закусили, покурили.
-Ну, что? Давай?
- Давай! Только как тамтам изображать будем, Матвей?
- А голосом! Вот так: бум-бум-бум-бум…
- Та-та-та-та-бум! Та-та-та-та-бум!
Постепенно удалось отрегулировать ритм, сделать его вполне “плясабельным”. И приятели, оголившись по пояс, закружили вокруг костра в странном танце, выкидывая нелепые коленца, мотая головами и размахивая руками с энтузиазмом киношных людоедов. На какой-то исчезающе малый миг Матвею почудилось, что они с Василием достигли единения душ в этом странном танце. Такого единения, какое бывает лишь когда занимаешься любовью с любимой женщиной… Но нет, нет, никакого слияния душ двух пляшущих в тувинской степи московских пьяниц не произошло – уж слишком разными они были людьми. И потому, наплясавшись, они решили подшлифовать друг друга, как-то притереться, прийти к общему знаменателю. И напились.
В том, что происходило потом, не было уже ни капли романтики, одни лишь досадные неприятности. На третий день путешествия Матвей и Василий нашли стоянку местных жителей, где Василий быстро и сказочно выгодно реализовал свой спирт. Когда друзья уже шли обратно, радуясь счастливому завершению операции, их догнали человек десять верховых, все при оружии, и отобрали шкурки обратно. Больше, хвала богам, не взяли ничего.
Полдня они шли по степи молча. Ближе к вечеру Василий начал выкарабкиваться из прострации, в коей пребывал с самого налета.
- Матвей, а ты в курсе, что растет вокруг нас?
- Конечно, это трава.
- А что это за трава?
- Конопля. И что?
- Как это что? Как это что?! Это же КОНОПЛЯ!!! Наберем, в Москве продадим, с лихвой покроем все расходы! Я шубу Вике куплю, наконец.
- Думаешь? – с некоторым сомнением в голосе спросил Матвей.
- Уверен! – со все разгорающимся энтузиазмом воскликнул Василий.
Через сутки они были обладателями двух спичечных коробков “пластилина” и мешка “головок”. Причем все это нес в рюкзаке Матвей, так как в мешок Василия ничего, кроме опустевшей канистры не влезало, а расстаться с ней он почему-то не желал ни за какие деньги. Дальше все было, как в низкобюджетном кино: на подступах к Кызылу их остановил патруль, специализировавшийся как раз на отлове любителей конопли, Василий по-быстрому отбрехался, свалив все на Матвея, которому пришлось еще сутки в кутузке провести. Да, разными были людьми Матвей и Василий. В конце концов, оставив неподкупным стражам закона все деньги, что были у него с собой, Матвей освободился. Это просто удача, что, уходя в этот авантюрный поход, он часть денег оставил в гостинице…
… И вот теперь он отмокал в озерах разной степени солености и целебности, ожидая тот день, когда самолет унесет его в Москву, домой. Хватит, нагулялся…
Вода уже совершенно остыла. Пора мыться и вылезать, а то и простудиться недолго – на улице, поди, не май месяц. “И пусть же эта вода смоет грехи и проступки, обиды и разочарования, несбывшиеся мечты и поруганные надежды. И явится Человек во всей своей чистоте и великолепии…”.
Закутавшись в любимый махровый халат, Матвей сидел перед телевизором, пил горячий черный кофе и бездумно переключал каналы, пока не наткнулся на “Клуб путешественников”. Доктор Сенкевич на сей раз забрался в дебри экваториальной Африки, так что Матвей получил уникальную возможность увидеть на экране телевизора ритуальную ночную пляску одного из последних людоедских племен, оставшихся еще на нашей маленькой, но все равно необъятной планете.
Блаженны нищие…
Утро красило нежным светом безобразный дом напротив. Эту коробку построили еще в брежневские времена, и тот факт, что в этом пятнадцатиподъездном доме проживало несколько тысяч человек, отнюдь не скрашивал отвратительный своей безликостью дизайн фасада. Матвей в который уже раз посетовал, что достался ему такой вот вид из окна, а не, скажем, панорама Воробьевых гор или хотя бы старомосковских кривых переулков. Размышляя о том, что тот дом, в котором проживает он сам, лишь немногим более выгодно выглядит по сравнению с домом напротив, Матвей перебирал неоплаченные телефонныве счета и с тоской думал, что за квартиру уж полгода, как не плачено, и, стало быть, жди неприятностей. И тут он вдруг вспомнил, что в период Больших Денег успел разжиться недвижимостью. “Ого, и как это я позабыл – удивился он. – И чего мне теперь с этим делать? Продать, что ли? Или переехать жить туда, а продать квартиру? Ммда, дилеммка. Но – выше нос! В любом случае, одно из двух можно продать, а значит – деньги будут!”. Настроение тут же приобрело радужный отлив. Позавтракав на скорую руку, Матвей решил навестить свои владения, не откладывая дело в долгий ящик. Значит, так. Сначала нужно доехать до вокзала. Ага. Для этого существует метро. И Матвей вышел из дома, прихватив с собой лишь зонтик, книжку – это были рассказы Сигизмунда Кржижановского, - да немного денег. Он выскочил из подъезда и через три минуты уже спускался по ступенькам подземного перехода, внутри которого таился вход в метро. Помимо входа, в переходе еще таилась целая стая диких среднеазиатских нищих, обладателей скверного запаха и наглых детей. Привычно избегнув каких-либо контактов с ними, Матвей прошел через турникет.
Одно из преимуществ узловой станции метро – это то, что даже в час пик в поезде можно отвоевать себе посадочное место. Оглянувшись на предмет наличия шумных пенсионеров и инвалидов и не обнаружив поблизости таковых, Матвей с чистой совестью сел и погрузился в удивительный мир книги.
- Уважяемии пасажири извинити что к вам обращаемся сами ми ни здещние украли все денги живем на вокзали поможите чем можити… - по вагону шла молодая оборванка с традиционным младенцем. Матвей привычно втянулся в сидение, привычно подумав: “На панель бы хоть пошла, что ли, курва…”, и продолжил читать. Совершив в нужном месте пересадку, Матвей снова сел. И снова с противоположного конца вагона донеслось тоскливое, узнаваемое:
- Гряждани пасажири извините что к вам обращаемся сами ми не местные с Молдовы приехали рибенку нужна операция а деньги все украли… Поможите чем можити… - только на сей раз и нищенка была постарше, и ребенку насчитывалось годков пять-шесть. Никакой особенной болезненности он не проявлял, разве что воняло от этой парочки покрепче, чем от иных столичных бомжей.
Выход в город. Глоток относительно свежего воздуха. Так. Что у нас там дальше? Ага, электричка. Сел. Пространство вагона медленно заполнялось желающими вырваться из городской суматохи на волю, в наши подмосковные пампасы. Обитый деревом диван аж заскрипел, когда на него приземлился громоздкий дядька лет сорока, одетый в резиновые сапоги, брезентовую куртку, из-под которой выглядывал полосатый свитер развеселых тонов и вязаную шапочку. Цвет штанов идентификации вообще не поддавался. От этого гражданина жутко разило перегаром, а глаза на простом и честном пролетарском лице лучились какой-то невиданной в последнее время добротой.
- Значит, так, командир. Хочешь ты того, или не хочешь, а я есть. Во, безмен видал? – он продемонстрировал ничего не понимающему Матвею впечатляющий кулак – Вот так. Сталбыть, я – он поднял указательный палец – работяга. Ра-бо-тя-га. Ты усек? Не какой-нибудь там тилигент, не чиновник дерьмовый. И даже не мент. Я – работяга. А кто хочет возразить? Если я, работяга, желаю выпить? И повеселиться я тоже желаю? И не как там у этих новых русских принято, в клубе-казине каком, а по-нашему, по-простому. Вот, давеча, смену отстояли – пойдем, говорю, Васильич, отдыхать. Он мне грит: когда это, мол, я отказывался? А тут как раз Петрович из второй бригады идет, полкило тащит. Ну, ясный день, сели мы на лавочку в соседнем дворе, уговорили ее, родимую, скинулись, Васильич еще принес. А в том дворе еще стол… деревянный такой, в общем. Так вот. За этим столом мужики козла забивали. И так нам энто интересно сделалося, что прошуровались мы с ними аж до полуночи. Я тогда домой. А мегера моя, сучка (………), язви ее мать, грит, мол, зашью. Зашью, грит, и точка. Ты понял? Нет, ты понял? Зашью! Во как! Так я еще спрашиваю: ежли я, честный работяга от корней волос до мозга когтей, отдохнуть хочу, кто мне помешает? А? Кто скажет: ты, Максимыч, говнюк и быдло, тебе отдыхать не положено? Никто не скажет, верно. Безмен-то вона какой! – он с любовью посмотрел опять на собственный кулак.
Матвей совершенно ошалел от этого ничем не спровоцированного пламенного монолога и ничего не сказал. Максимыч же совершенно не стеснялся того, что никто не подал ему ни одной реплики и продолжал вещать. Матвей пробовал было абстрагироваться, но работяга, заметив, что слушатель перестает быть таковым, довольно бесцеремонно потряс его за плечо.
- Нет, командир, ты уж дослушай! Раз начал, так чего там... - тем временем электричка, наконец, тронулась. - Ежли эти все дерьмократы довели страну до такой ручки, что я, работяга, полкило аж за двадцать рублей покупаю, то вот тебе мой пролетарский вопрос: как дальше жить? Не знаешь? То-то. И я не знаю. И вот он не знает - тут он показал на интеллигентного старичка в старом, но хорошо сохранившемся английском кремовом пальто, фетровой шляпе и очках в тонкой золотистой оправе. Старичок предпочел не возражать.- И никто не знает. Ты, командир, это, не в обиду, в общем. Щас до Икши доедем, возьмем поллитру, и... эх! Погуляем! Потому как для нашего брата, нормального русского человека, ничего пользительнее нет и быть не могет! Так. Я пойду покурю, а ты, командир, место мое пристолби малость, лады?
- Лады. - безропотно согласился Матвей, помня о размерах “безмена”.
- Ну и прекрасно. - улыбнулся Максимыч и отчалил в тамбур. Матвей спешно извлек из рюкзака Кржижановского и утонул в его прозе. Надо отдать должное Максимычу, отсутствовал он перегонов пять или шесть. Последние два Матвей с трудом удерживал немалое местечко яркого представителя господствующего класса. Наконец, он вернулся. К запаху перегара добавился аромат свежевыкуренного “Беломора” - его ни с чем не спутаешь. - Ну, на чем мы остановились? - спросил Максимыч, обворожительно улыбаясь.
- О том, что ты, грязная свинья, сейчас вылетишь отсюда! - басок, едва окрепший, принадлежал бритоголовому юнцу лет самое большее семнадцати. Четверо его инкубаторских близнецов стояли рядом.
- Дась? А с чего бы это? - ощерился Максимыч, разминая ладонью свой “безмен”.
- А с того, скотина, что негоже такому быдлу, как ты, осквернять своим присутствием вагон, где едут русские люди.
- Эва, - опешил работяга, - а я, по-твоему, кто? Негр, что ли?
- Мне по хрену, кто ты, но ты сейчас встанешь и утопаешь отсюда. Иначе мы тебя вынесем. Ты понял?
- Вот теперь понял, - удовлетворенно кивнул Максимыч, поднимаясь во весь свой немалый рост. Матвей моментально смоделировал дальнейшее развитие ситуации, и мышкой проскочил к дальнему тамбуру. Тем временем у него за спиной началась страшная драка. Максимыч ревел, как медведь, которому не дали выспаться. Бритоголовые недоросли летали по всему вагону, и воинственный пыл их угасал пропорционально скорости и высоты полета. Тут, по счастью, случилась нужная станция, и Матвей вышел.
День трудно было назвать погожим, но не дождило, и одно это уже радовало. До поселка, в котором Матвей приобрел коттедж, было рукой подать, и потому он не торопился, шел себе, покуривал. Никакой обещанной охраны при въезде не наблюдалось. Более того, даже ни намека на то, что она когда-либо здесь была. Ладно, идем дальше. Вот уж и дом видать... Тааак... А это что? Какого черта?! Чем ближе подходил Матвей к собственным владениям, тем сильнее портилось его настроение. Потому что дверь была открыта. Та самая “сверхнадежная огнеупорная взрывоустойчивая пуленепробиваемая дверь “Форт-Нокс” со швейцарским замком уникальной системы”... Ключи от которой, как помнил Матвей заверения продавца, были только у него. Когда до двери осталось менее сотни метров, он почувствовал, как колени становятся ватными, начинает сосать под ложечкой. И вообще, какая жалость, что в кармане нет пистолета. Только когда из двери выскочил не по погоде голозадый ребенок, Матвей немного расслабился, собрал волю в кулак и, решительно преодолев последние шаги, вошел в дом. В нос тут же ударил гнусный запах нищенства. Не нищеты, а именно нищенского опущенства. Коттедж окупировали бомжи. Которые вели себя как обезьяны в обсерватории. Вместо того, чтобы в кои-то веки пользоваться благами цивилизации, они и здесь продолжали вести свой дикий образ жизни. Увидев Матвея, они разом загалдели, излагая свои легенды. Не слишком отличающиеся от тех, коими потчуют пассажиров метро и электричек: все жаловались на безденежье, болезненность детей, голод, холод и скверное правительство. На сегодня Матвей был сыт нищими, бомжами и гегемонами по горло. Поэтому рассвирепел он мигом. С не свойственной, в общем-то, ему яростью обрушился он на захватчиков, молотя их чем попало, сам пропустил пару-другую чувствительных ударов, но, будучи в невменяемом состоянии берсерка, совершенно этого не заметил. Бомжи прониклись. Они сообразили, что еще пара минут сопротивления, и бить их перестанут. Их начнут убивать. Поэтому через четверть часа в коттедже от них не осталось ничего, кроме запаха. Убедившись в этом, Матвей сел на крыльце, положил рядом кусок трубы, особенно хорошо зарекомендовавший себя в баталии, и позволил себе перекур, глядя как бомжи понуро перекочевывают на дальний конец поселка. “Ждут, пока уеду, скоты. Ну да ничего, в следующий раз насовсем приеду. И Олега позову. У него пистолет есть. Вот это, я понимаю, аргумент”. Следующие полчаса он провел следующим образом: планомерно обходил оба этажа и прикидывал, где и как разместит свою скромную мебель. Получалось слишком много свободного пространства, но Матвея это ничуть не расстроило, скорее, наоборот. Адреналиновая буря улеглась, тело после драки начинало болеть, но душа пела. “Как продам квартиру, куплю московский телефонный номер, и тогда будет полный класс!” - строил планы он, и в самый разгар строительства самых нисладчайших планов обустройства в дом вошли пятеро типичных персонажей анекдотов и криминальных хроник.
- Здорово, братан. – хрипло произнес один из них.
- Ззздрассьте…
- Ты, что ль, Заполянский?
- Я…
- Значит, братишка, пироги такие: контора, у которой ты эту халабуду купил, денег должна. Много денег. И эту хибару, как и три соседние, в уплату долга подписали еще в мае месяце. А потом тебе продали, крысы. Понятно?
- Вполне.
- Молодец. Расклад такой: Мы сейчас дом забираем – хорошо, что шмотки еще не перевез. Возражения есть? – Матвей прикинул, чем обернутся для него возможные возражения, и отрицательно помотал головой. – Тоже правильно. Вот тебе, господин Заполянский, сто честных баксов за моральный ущерб. Деньги с конторы можешь требовать начиная с прямо вот сейчас. Если хочешь – поможем. За половину суммы.
- Спасибо, сам разберусь.
- Хозяин-барин. – “браток” посмотрел на него с некоторым уважением. – Ну, что? Переговоры закончены?
- Вполне. Желаю удачи. – Матвей направился к двери.
- Бывай. А крысятников этих не жалей, не стоят они того.
Матвей кивнул и удалился.
“Что ж, сто долларов – тоже деньги. Особенно, при нынешнем курсе. – философски думал Матвей, шагая к станции. – Зато как бомжи вечером обломаются!”
От последней мысли он даже повеселел, так что на платформу взошел, насвистывая что-то из текущих хитов. Согласно расписанию, ближайшая электричка ожидалась через двадцать пять минут. “Ну и ладно, подождем”. – и Матвей, присев на лавочку, достал опять книжку. Минут через десять сзади что-то зашуршало. Он начал медленно оборачиваться на этот звук, но что-то с силой ударило его по голове и настала тьма.
В голове звонили колокола и гулко бил кузнечный молот. С огромным трудом он смог открыть глаза. Вокруг был лишь разноцветный туман, из которого время от времени вылетали звуки. Звуки тоже били по голове. Было невыносимо больно. Не меньше четверти часа потребовалось Матвею, чтобы заставить глаза видеть то, что есть, а не то, что им хочется видеть. После этого он уже смог вспомнить, где он находится, что произошло за этот так обычно начавшийся октябрьский день, и почему так болит голова. Так. Все ли цело? Голова не разбита, только шишка вздулась. Бесценный Кржижановский упал в лужу. Обидно.
Бумажник с сотней долларов исчез. Понятно. Документы на месте, рюкзачок, сигареты – тоже. В заднем кармане штанов уцелела десятирублевка. Если не считать потери баксов и приобретения шишки на затылке, а также некоторой гибкости, образовавшейся во всем теле, то ничего, жить можно. Электричка, конечно, уже ушла. Когда следующая? Так… Нет, плясать мы не будем. Мы медленно встанем и, не торопясь, подойдем к расписанию. Ага. Через пять минут. Отличненько. Теперь так же медленно – обратно… Готово.
Электричка, едва успев пересечь границу города – кольцевую дорогу, неприятным голосом машиниста сообщила, что поезд дальше не пойдет по той причине, что путь перекрыт красными демонстрантами и бастующими рабочими. Не пожалев в адрес и тех, и других экспрессивной лексики, Матвей вынужден был выйти и отправиться на поиски автобуса, способного довезти его до метро. В голове еще гудело, но в целом состояние улучшалось. Пропустив один автобус, в который набилось раза в четыре больше людей, чем он способен вместить, Матвей понял, что хоть здесь не прогадал: следом пришел еще один, и так как основная масса пассажиров уехала в давке на прошлом, он смог сесть и снова уткнуться в свою мокрую книжку. Конечно, радовался он рано: через три остановки в салон вошли контролеры. Внешне они являли собой золотую середину между блюстителями чистоты русской расы, что утром пытались вывести работягу Максимыча из электрички, и теми персонажами, что ненавязчиво выселили Матвея из его коттеджа. Денег Матвей имел ровнехонько на штраф. После всех треволнений дня расставаться с червонцем было ох как жалко. Поэтому Матвей соврал контролерам. Он им сказал, что не располагает ни билетом, ни талоном, ни деньгами, чтобы заплатить.
- Тогда сейчас выходишь. – довольно равнодушно процедил сквозь зубы контролер и пошел собирать дань дальше, смерив напоследок Матвея таким взглядом, словно он был из той братии, которую утром дубьем выселял из своего тогда еще дома. Этот взгляд Матвею очень не понравился. Он его обидел. “ Кретинское время, жалкая страна. – думал он, проходя к выходу на задней площадке. – Человеку предоставляется минимальный выбор: унизь – или будешь унижен, укради – или будешь обворован, убей – или убьют тебя. Так какого же черта?!” Он достал из кармана десятку, тщательно расправил замятые уголки, и, держа ее перед собой, как пропуск в рай, решительно направился по проходу навстречу контролерам, на ходу декламируя только что родившийся экспромт, почти в стиле Маяковского:
- Граждане контролеры!
Внимания прошу!
Убедитесь:
Мне
Ничуть не жалко!
Вот он я.
И вот я подношу
Десяточку.
На бедность.
Автобусному парку.
Подношение с благодарностью приняли. Но на остановке они схватили Матвея за шиворот и выволокли из автобуса. Повалили и били. Ногами. Долго и с удовольствием.
Домой он доковылял чуть не к полуночи. Остатки дня съели незапланированный визит в отделение милиции и последовавшая за ним принудительная прогулка в медвытрезвитель. Там не без труда Матвей сумел убедить персонал, что трезв, как стекло, и его отпустили. Впрочем, как раз с трезвостью Матвей собирался покончить в самое ближайшее время. Вымывшись и переодевшись, он пошел в магазин. Ко входу в магазин уже перекочевала азиатская стая, промышлявшая утром возле входа в метро. К нему тут же подскочили два пацаненка, лет по восемь каждый, с протянутыми руками и попытались преградить дорогу. Матвей оттолкнул их. Тогда они вцепились в его куртку и заголосили:
- Ты что, не понял?! Денги давай! Давай денги!
- Денги давай, русский! Давай денги!
- Ах, деньги?! – паскудно ухмыльнулся Матвей, ударяя одного из них по ушам. – Деньги, говоришь?! – второй получил поддых и, после того как согнулся, по шее. В довершение Матвей наделил обоих пинками под зад. – Да пошли вы на х.. !!!
В магазине он вложил почти весь остаток своих средств в водку, и, придя домой, забылся алкогольным бредом на два дня.
День третий едва не стал последним днем в его жизни. Сильно болело сердце. Все тело пронизало слабость, к тому же, оно вспомнило решительно все побои, доставшиеся ему в последние дни. Хотелось есть, но организм категорически отвергал любую пищу. Весь день Матвей просидел в кресле, укутанный пледом, читая книгу. Его била крупная дрожь. Лишь к вечеру он накопил достаточно сил, чтобы доползти до ванной, умыться, добраться до кровати. Долго лежал он без сна, тоскливо прислушиваясь к сбивчивому ритму сердца и готовясь умереть в любой момент.
Наутро он чувствовал себя гораздо лучше. Позавтракав, облачился в лучший костюм и поехал устраиваться на работу по объявлению, которое сорвал в подъезде. Там некто, с виду – родной брат большинства людей, встреченных Матвеем за последние несколько дней, - долго и обстоятельно расспрашивал Матвея о каких-то пустяках, типа какие отметки он имел в школе по физике, биологии и русскому языку. Затем некто подался вперед, так сильно уперевшись локтями в стол, что тот заскрипел, и, улыбаясь, спросил:
- А вам известно, молодой человек, что у вас лицо дебила?
- Да? Что же, может быть. Только на вашей физиономии тоже не слишком высокий ай-кью выписан. – и Матвей ушел, не солоно хлебавши. Где-то внутри опять стал ощущаться полный раздрай, как будто что-то там крошилось и рассыпалось.
Вернувшись домой, он полдня пил чай и смотрел телевизор, затем навел порядок в квартире. К вечеру решение созрело. Порывшись в шкафу, извлек оттуда старую, полинявшую одежду. Нашел растоптанные ботинки, один из которых вот-вот грозился запросить каши. Написал транспарант, гласивший, что он, Матвей, с позавчерашнего дня – круглый сирота, мама и папа погибли в автокатастрофе, бабушка лежит в больнице с пятым инсультом, а на руках двухгодовалая сестренка. Утром следующего дня он поехал на наиболее отдаленную ветку метро и вышел на промысел.
- Уважаемые пассажиры! – вполне правдоподобно завывал Матвей. – Вы извините меня, пожалуйста, что обращаюсь к вам, но попал в безвыходную ситуацию… Родителей похоронить не на что, бабушку и сестренку кормить тоже не на что. На работу не берут - кризис, говорят. Помогите, пожалуйста, чем можете, и да не оставит вас Бог!
Он терпеливо обходил вагон за вагоном, и так до вечера. “Заработок” составил едва двадцать рублей. На следующий день он отважился повторить этот подвиг. Тридцать пять рублей сорок одна копейка в мелкой разменной монете были ему наградой за это. Надо было что-то изменить в технологии Матвеева нищенства. И потому, купив на заработанное банку тушенки и чекушку водки, Матвей поспешил домой и засел за творчество. Спать он лег под утро, вполне довольный получившимся результатом.
С утра он приехал на Белорусский вокзал, сел в первую отходящую электричку. Расчехлил старую гитару, снятую ночью с антресолей. Инструмент вполне вписывался в нищенский колорит: треснутая дека, гриф давно повело винтом, двух струн не хватало, остальные не настраивались. Аккомпанируя себе на этом чудовище, он медленно пошел по вагонам, исполняя куплеты, над созданием которых он трудился всю ночь:
Братья-сестры пассажиры!
Обращаюсь слезно к вам:
Жуткий кризис в этом мире
Положил конец деньгам!
Но о слезках мы забудем,
Мы проявим оптимизм:
Ведь, когда деньжат не будет,
Будет полный коммунизм!
И настанет изобилье,
Как нам Ленин обещал,
И в момент во всем-всем мире
Станет интернацьонал!
Вот в Париже есть “Макдоналдс”,
И в Москве он тоже есть,
Там и сям в любое время
На халяву будем есть!
Но пока – в мечтах все это,
Слезы капают на грудь.
Эх, уважьте вы поэта:
Дайте денег. Хоть чуть-чуть!
Сия баллада имела некоторый успех. По крайней мере, ежедневные заработки увеличились и стали достигать сотни рублей. Матвей периодически – по просьбам почтеннейшей публики – видоизменял и дописывал текст, так что к концу недели песня насчитывала около сорока куплетов, содержащих острую критику правительства, президента, “новых русских”, местных властей, бюрократов и так далее. Две недели Матвей гастролировал по электричкам Белорусской и Савеловской железных дорог, потом, одним прекрасным погожим вечером, наверняка последним таким вечером в этом году, все кончилось.
В девятом по счету вагоне особо удачного поезда, где ему сопутствовал шумный успех: из каждого вагона он вынес не меньше десятки, ему не дали и рта открыть. Два милиционера вывели Матвея в тамбур. Попросили предъявить. Предъявил. Вернули. Приказали – лицом к стене. Не понял, отказался. Приказали более убедительно – дубинкой по почкам. Подчинился. Обыскали. Забрали все деньги, даже мелочью не побрезговали. И тут он сорвался. Все дело в том, что с самого того дурацкого дня, в который ничего не произошло и произошло слишком много, во все эти дни сумбурного нищенства, Матвей находился на высшей стадии нервного возбуждения. И поэтому даже самый маленький камешек смог бы вызвать лавину. А удар по почкам и все последовавшее… Да, камешек оказался даже слишком велик! Он не помнил, что кричал в лицо этим самодовольным типам, распираемым полной безнаказанностью. Что-то о кризисе, о деньгах, о жалкой, никчемной жизни, о Совести, о Боге…
Его снова избили, на сей раз довольно профессионально, разбили многострадальную гитару о его не менее многострадальную голову и выкинули на какой-то платформе.
- Матвей? Это… это ты? – мягкий женский голос. Кажется, когда-то где-то он его слышал. К тому же, она назвала его по имени.
- Да… я.
- Матвей, что с тобой? Ты пьян?
- Нет. Из… избили.
- Бедненький… Кто? Скинхеды?
- Менты.
- А я ездила дачу закрывала. Возвращаюсь, смотрю – ты…
- Я не вижу тебя.
- Немудрено, у тебя все лицо кровью залито. Погоди, сейчас попробую протереть… - он зашипел от с трудом сдерживаемой боли. – Теперь видишь?
- Да. С трудом, но вижу.
- Узнаешь?
- Да, Кира. – пять лет назад она была женой его друга. Друг, впрочем, прельстившись возможностью легко и быстро разбогатеть, совсем испортился, бросил Киру и ушел в криминал. Года два тому он пал от пуль киллеров. А Матвей утешал Киру все это время, помогал ей, чем мог.
- Встать сможешь?
- Не знаю… Надо попробовать. Ох!
- Осторожнее. Попробуй еще раз. Вот, вот так… Ну, вот и славно. Пойдем домой.
Тепло
Stop!
I wanna go home,
Take off this uniform
And leave the show
Roger Waters. The Wall
Темнота. Теплая темнота. Суматошные блики автомобильных фар на потолке – изредка. Бесформенные тени, расползающиеся по углам, как тараканы. Тепло – волнами. Снизу вверх, а затем сверху вниз. Справа налево и слева направо. Полное бездумие, и это хорошо. И губы. Горячие, влажные, распухшие от поцелуев. Любящие.
- Я люблю тебя.
- А я люблю тебя.
Темное, влажное тепло, бесконечное блаженство.
Это было словно во сне. Матвей не видел вокруг ничего, кроме бескрайнего тепла, дарующего покой и блаженство. Он устроился на работу и с девяти утра до семи вечера что-то делал в каком-то офисе. В апреле они с Кирой расписались. Это было прекрасно, но тоже как бы не наяву, за тонкой легкой дымкой неопределенности и недосказанности, обычно свойственной сновидениям.
Что делает человека веселым или грустным? Почему человек чувствует холод безысходного отчаяния или тепло любви? Почему, наконец, человек сходит с ума? Что причиной всему? Погодно-климатические условия? Геомагнитные аномалии? Социально-экономические передряги, акты правительства? Передозировка наркотика? Нет, чушь это все. Все, что с нами происходит – результат взаимодействия с другими людьми. Или – отсутствия такого взаимодействия. Потому что один человек всего парой слов или одним действием может создать другому человеку столько проблем, сколько никакой ураган не в состоянии наворотить; и столько счастья, сколько никакой гипотетический коммунизм никогда не принесет. Все дело в нас, людях. И это от нас зависит личное благополучие вон той девчушки в вагоне метро, которой на ногу наступил подвыпивший мужик, причем даже не извинился. И той старушки, которая только что сдала в сбербанк последние гроши – не важно, как жить сейчас, хватило бы на похороны… Получается, что мы везде и во всем зависим от самих себя. А если мы хотим жить хорошо, разве это желание – не повод стать хоть чуть-чуть лучше? Разве нет?
Темные тени влажного тепла. Любовь, словно кокон, бережно хранящий от всего. От дурацкой политики и мертвой экономики. От хамства в автобусе и вони в метро. От любых встрясок и неурядиц. Любовь, вера в хорошее, в то, что в жизни все как в голливудских фильмах, обязательно будет хорошо, и надежда. Надежда на то, что это счастье будет вечным. Вот три кита бытия. Так как мы решим основной вопрос философии?
- Матвей?
- Да, малыш?
- Дай мне твою руку. Расслабь ее, не бойся. Так, а теперь положим ее вот сюда… Намек понял?
- Неужели?..
- Да. Да, да! Ты рад?
- Конечно! Как давно?
- Завтра схожу на ультразвук.
Сбережений, накопленных за зиму и весну, оказалось вполне достаточно, чтобы все лето провести в деревне, затерянной в Тульской области. Состояние безмятежного тепла не отпускало Матвея ни на миг. Однако как-то, прекрасным безоблачным утром в начале сентября, он проснулся. И понял, что проснулся. Что жизнь прекрасна, что у него все просто замечательно, есть дом, есть любимая женщина, будет ребенок. И что пора возвращаться в город. И, оставив Киру на попечение родни, Матвей неспеша отправился в Москву, лелея в сердце золотой запас теплой, нежной любви. Пора браться за дело.
Электричка
«Станция Москва-Казанская, конечная. Просьба освободить вагоны. Выход на правую сторону» - прокаркали динамики, зашипели открывающиеся двери. Пора выходить. Вот и все, поездка закончилась. Единственное, что хреново, так это что книжку дома забыл. И в Коломне забыл купить что-нибудь почитать, так что пришлось развлекать себя думками. Вспоминать, как оно было, придумывать, как оно не было, и мечтать, как оно будет. Черт, а тут холодно, градусов двадцать. Надо же, а утро было такое симпатичное, снежок шел... Пшел прочь, старый засранец, у самого денег - кот наплакал... Я бы, может, и дал, да ведь все равно пропьешь, сволочь. Я бы и сам пропил. Скорее нырнуть в метро, долететь до конторы, расплеваться с делами - и домой. В тепло.
Снег снова пошел под вечер. Я устал придумывать жизнь Матвея и навязывать ему встречи с людьми, с которыми некогда пересекался сам. Пусть живет дальше сам, как хочет. Я его придумал, так сказать, создал, пусть теперь сам творит, что хочет. Я, по праву демиурга, отпускаю его. Мне еще надо много кого выдумать...
1998 |
 0  1213
|
|
| |
|
Думаю вот он, сонотеатр. Конечно, Ваши современные вещи лучше, добротнее, мастеровитей. Но я получила удовольствие и от жизни Матвея и его снов тоже.
|
|
|
1
15.10.2011 18:47:37
|
Спасибо! Да, здесь тоже сны - хоть уже и пополам с почти реальностью. Правда, я имел в виду другую повесть. Сейчас наберусь храбрости и выложу ее на литрум. :)
|
| |
|
|
2
15.10.2011 22:51:37
|
Я уже вижу повесть про лифт 1996 года... обязательно прочитаю, а потом отпишусь Вам... спасибо... очень интересно... сны...
|
| |
|
|
3
15.10.2011 23:50:50
|
В свою очередь, давно уже (с момента публикации) наметил к чтению оба Ваши рассказа. Прошу простить за задержку - сделаю это чуть позже: изо всех сил дописываю роман плюс сессия в Лите... :)
|
| |
|
|
4
16.10.2011 00:09:59
|
Да, подождет все... главное, чтобы с сессией и романом все было хорошо... желаю.
|
| |
|
|
5
16.10.2011 00:17:49
|
|
|
| |
|
| |
|
|
