7. ЛУЧШЕ БЫ ПИЛУ НИКТО НЕ ТРОГАЛ.
Уже почти в темноте невезучие сыскники доползли до трактира, усталые и голодные – отложенный утром завтрак так и не состоялся, а за весь день им удалось перехватить на ходу только пару кусков хлеба.
Поручили на въезде лошадей конюхам, и пошли в дом. Здесь Красную Рубаху уже сменил другой «захозяина» - пониже ростом и щупловатый, но такой же шустрый и услужливый. Едва завидя гостей, показавшихся в сенях, он чуть не бегом кинулся к ним с другого конца полупустой столовой, успевая, опять же, на ходу раскланиваться:
- Милости просим, милости просим, добрые господа! – затараторил он, блаженно улыбаясь и тряся козлиной бороденкой – Изволите ночевать у нас остаться, или поужинать?
- Места мы с утра заняли. – сказал Коршун, шедший впереди – Жрать пусть несут, да побольше!
- Один миг, господа, один миг! – ответил управляющий, и указав гостям жестом на места за столами, засеменил в кухню.
- Бурдюки! Бурдюки! – кричал он на ходу.
Пила и четыре витязя расселись вокруг стола. Через несколько минут в зале появилась немолодая женщина, одетая по-простому. Задница служанки была такой величины, и так колыхалась при ходьбе, будто под юбку ей спрятали два огромных бурдюка с водой. На вытянутых рука она несла массивный деревянный поднос. Перед изголодавшимися путниками оказались на столе большой горшок с печеной картошкой, каравай белого хлеба, караси на сковороде с кипящими сливками, нарезанное толстыми ломтями сало, соленые грибы с маслом, окрошка, квашеная капуста, лук, зелень…
- Пирогов подать, господа? - спросила разносчица.
- С фем пивоги? – шамкал набитым ртом Коршун.
- С мясом, с капустой, с ягодами…
- Тащи с мясом, с капустой и с ягодами. И сметаны неси еще, и огурцов… Давай!
Женщина ушла на кухню, и через минуту вернулась, неся в каждой руке по кувшину – в одном оказался брусничный морс, в другом душистый горячий травяной отвар с медом. А еще через четверть часа и горячие пироги последовали.
Пиле не впервой было недоедать, но никогда еще такой сильный голод у него не сочетался с таким количеством еды на столе. Челюсть вертелась точно жернов, перемалывая то, что загребущие руки отправляли в рот, а брюхо все требовало еще и еще. Однако спутники Пилы в своих походах и странствиях тоже регулярностью трапезы не были избалованы, и от него не отставали. Хруст и чавканье стояли – дай бог! Какой кусок не успевал смахнуть со стола один, тот хватал другой – и только его и видели. Только хлеб Рассветник брал осторожно, разламывал руками и передавал ломти товарищам.
Харчевня быстро заполнялась гостями. Ворота по приказу Борца отворили, и все люди, что приехали сегодня в город и с утра ожидали под стенами, теперь потянулись на постоялый двор. Управляющий скакал туда-сюда, встречая все новые и новые кампании, развешивая поклоны без счета и раскидывая прислуге указания. Бурдюки и еще одна присоединившаяся к ней служанка только и успевали разносить еду по столам. На невысоком помосте у стены, напротив входа с зал, появился сам хозяин трактира – огромный пузатый купчина с блестящей лысиной, голым двойным подбородком и толстенными губищами.
- БУРДЮКИ!!! БУРДЮКИ! – Ревел он то и дело так, что дребезжали стекла в маленьких окошках столовой. Причем кричал господин не надрывно, не меняясь, как обычно меняются в лице громко крича, словно вовсе не напрягая горла, а только открывал рот, и громоподобный голос сам вырывался наружу– ЗАЯЦ!!!
Заяц – а так звали вечернего управляющего подбегал к помосту, где господин, восседая на стульчике, обозревал столовую, получал приказ, и убегал еще куда-нибудь.
- ЗАЯЦ!!! ЗА МУЗЫКАНТАМИ ОТПРАВЬ!!!
Не успеешь глазом моргнуть, как появились и пятеро музыкантов. Забренчали струны, запищали, загудели дудки. Люди все прибывали, словно день сегодня был какой-то особенный, праздничный или базарный. Скоро свободных столов не осталось совсем. Где-то велели принести вина. Кругом стоял гомон, смех, звенели музыка и посуда, кричала прислуга…
В это самое время Красная Рубаха вышел из людского дома на подворье, и присел на скамейке рядом с крыльцом. Смену свою по приему и размещению гостей он еще до открытия ворот передал Зайцу, спокойно поужинал и теперь наслаждался блаженным ничегонеделанием. Шум с большого двора и из харчевни сюда едва доносился, и Красная Рубаха посмеивался про себя над незадачливым сменщиком, которому одному сегодня выпала почти вся работа. Днем-то встречать, провожать, кормить и обустраивать было почти некого. Даже утренняя драка сейчас уже почти не беспокоила гостиничного слугу: побитые убрались восвояси, победившие не появлялись и никого больше не отлупили (по крайней мере, в подведомственном ему заведении, а до ушей, порванных за воротами и поломанных там же носов и скул, Красной Рубахе было дела мало), еще и серебришка подкинули за мелкую услугу… благодать…
- Щелкун!- вдруг услышал он у себя почти под ухом.
Щелкун, а так на самом деле звали Красную Рубаху, повернулся на голос, и обомлел. Он сразу пожалел, что не оказался распоряжаться вечером, пусть хоть бы три сотни гостей разом заехали, и учинили бы десяток драк…
Выглядывая из-за сарая, его поманивал к себе рукой молодой крупный парняга, толстощекий и светловолосый. Щелкун никогда его не видел, а если и видел где-то мельком, то не обращал внимания, и не смог бы вспомнить лица. Но ВЗГЛЯД которым смотрел теперь незнакомец, Щелкун помнил! Этот взгляд он узнал бы и через тридцать лет. Только ОНИ смотрели так, и никто, кого угораздило с ними повстречаться раз, больше никогда – ни в какой толпе, ни через какое время, не спутал бы их ни с кем! Конечно, если сами обладатели цепенящего страхом, парализующего волю взора не желали спрятать от посторонних свое существо. Когда они, бывало, в Позорные Годы заявлялись в трактир, то им старался не попадаться и сам хозяин – богатый купец, водивший дружбу со всеми большими боярами и дубравским воеводой. А именитые гости предпочитали ночевать в бедняцких гостиницах, либо своими таборами за городской стеной…
Щелкун привстал со скамейки, и приоткрыл рот, как будто чтобы что-то сказать…
- Молчи! – тихо приказал незнакомец. – Иди сюда.
И снова поманил Щелкуна ладонью…
Пила наелся до того, что еще один проглоченный кусок разорвал бы живот по швам. Он перепоясался на ладонь посвободнее и отодвинул от себя миску. Во всем теле Пила вдруг ощутил томящую, но приятную слабость. Перед глазами все расплывалось в бесформенные пестрые пятна. Музыка и шум доносились все слабее и непонятнее, только какой-нибудь особенно резкий звук на миг вырывал парня из дремоты и возвращал в столовую дубравской гостиницы, но сон тут же накатывал снова, и уносил Пилу еще глубже…
- Ты будешь спать здесь, гражданин?
Пила вздрогнул от неожиданности, приподнялся над столом и посмотрел по сторонам замылеными глазами.
- Будешь спать за столом, это так? – усмехнулся Вепрь.
- А где шапка твоя? – Удивился Пила, он не мог понять, что за тряпка на голове у собеседника… Что-то вроде говорили, что с замотанным лбом нельзя ходить…
- Я вижу, тебе совсем нужно идти спать! – засмеялся тот. – Пойдем. Прислуга уже стелет чтобы ты спал.
Сколько Пила проспал, свалившись на стол, он не знал, но кажется довольно долго. Людей в зале сильно убавилось. Музыканты все еще играли, но потише и помедленнее прежнего. Хозяина на помосте тоже уже не было.
- Пойдемте. – сказал Клинок – Оправимся, и в люлю.
Вышли все впятером и прошли в уличную уборную, стоявшую позади гостиничной хоромины. И по пути туда, и само в самом отхожем месте висели горящие светильники (к немалому удивлению Пилы) – наверное, чтобы именитые гости сослепу не налетели ночью на угол или не ступили куда-нибудь в непотребную дыру. Не меньше Пила удивился, обнаружив в нужнике возле каждого отверстия большой кувшин с рукояткой и с носиком, наполненный водой, а на выходе ручник для умывания и полотенце. Справив нужду, постояльцы, несмотря на поздний час и усталость, сходили в баню, не сидели там, вволю напариваясь, а только смыли с себя пыль. Потом, так же вместе, вернулись в комнату, где уже им были приготовлены тюфяки, подушки и одеяла с чистым бельем. «Спать да спать на таком!» - подумал Пила. Когда он, бывая в городе, останавливался в гостинице напротив, то сам стелил под себя что приносил, на голом дощатом полу – и то, когда оказывалось свободное место в общаге, а не приходилось ночевать прямо во дворе под повозкой. Не говоря уже про уборную, где ночью дырку нужно было отыскивать, постукивая по полу палкой…
Едва оказавшись на лавке, Пила закрыл глаза, и сразу засопел. Однако сон его был неспокойный. Сказалось не то объедание, не то тревоги последних дней, не то часы, прокимареные Пилой за трактирным столом. Может быть, мешал тусклый дрожащий огонек горящей на столе свечки, а скорее всего – все вместе. Вместо снов грезились какие-то бессвязные видения – то городище, то столовая, заполненная гостями, то снова лес, то колдуны с белесыми глазами, то Краюха, Хвостворту, и покойный отец. Пила без конца вздрагивал. То просыпался, видя перед собой бледно-рыжий язычок пламени, то снова уплывал, и в дреме видел его же. Он как бы ни спал и ни бодрствовал, и не отдыхал, а только изматывался больше прежнего. Вдобавок, снова захотелось облегчиться, и с каждым новым коротким пробуждением, эта нужда давала о себе знать все больше.
Наконец, в очередной раз его разбудила возня в комнате. Оказалось – Коршун и Вепрь, отстоявшие свою половину ночи, разбудили Рассветника и Клинка, а сами отправились в нужник. Можно было, конечно, как вчера предлагал Клинок, крикнуть коридорному, но друзья видимо решили перед отходом ко сну немного подышать свежим воздухом.
Пила поворочался-поворочался, а потом откинул одеяло и поднялся, присел на лавке и стал шарить по полу, разыскивая рубашку.
- Не спится, пильщик? – спросил Клинок.
- Пойду, тоже схожу по-маленькому…
- Ну сходи. – ответил Клинок, глядя как Пила одевается. – На вот, Коршуну отдай, он забыл, а нам пока без оружия нечего ходить. Не сверкай только там слишком.
С этими словами он протянул Пиле молот-воронок.
Уже знакомой дорогой Пила прошел вниз, потом через столовую. Людей здесь с вечера убыло наполовину, но говорили и смеялись они шумнее прежнего, некоторые тянули вразнобой песни. Даже музыканты все еще играли. Спустившись с крыльца, Пила обошел хоромину справа, попал так на задний двор, и едва миновав торцовую стену, чуть не запнулся о кого-то, вяло барахтавшегося на земле.
«Черт, ведь как напиться успел!» - раздраженно подумал Пила, но все же нагнулся поглядеть, кого это так угораздило, и все ли с ним в порядке.
- Гражданин… - услышал Пила сдавленный шипящий голос.
Это был Вепрь! Он лежал на боку, согнувшись, сложа на груди руки, весь перепачканный в темной густой жиже. Меч его висел в ножнах нетронутый…
- Гражданин… - прохрипел он.
Светильники на задворке уже не горели, но Пила не сразу заметил этого – так ярко сияла в небе луна, что никаких светильников было не надо. В ее свете Пила увидел двух людей, которые, сцепившись в захвате, валялись посреди дорожки к нужнику. Они боролись не на жизнь, а на смерть. Насевший сверху, втиснул левое предплечье нижнему между зубов, и теперь налегал всем своим немалым весом, пытаясь вдавить локоть прямо в глотку. Коршун – а это его прижимал сейчас к земле враг - рыча сдавливал челюсти со всей мочи, а правой рукой впился в дергающееся, крутящееся лицо противника, силясь выцарапать глаза, или зацепить пальцами за щеку. Другой рукой – Коршун левой, а его недруг правой - оба сжимали рукоять одного ножа, заламывая и выворачивая друг другу кисти, в попытках или вывернуть руку из сустава вконец, или заставить выпустить оружие…
Коршун увидел Пилу Первым. Из его уже почти заткнутого горла донеслось глухое но громкое мычание. Тут же он, отпустив лицо врага, вцепился ему в шевелюру, и что есть сил потянул на себя, а ногами еще сильнее прежнего сдавил туловище, не давая и пошевелиться. Второй дерущийся, чуть повернувшись, тоже разглядел Пилу, и Пила разглядел его лицо – и узнал! Это было лицо Краюхи!
- Пила! Пила, помоги! Они тебя обманули! Он меня убьет, Пила, помоги!!! – закричал человек краюхиным голосом.
Пила аж весь затрясся:
- АХ ТЫ УПЫРЬ ПОГАНЫЙ!!! – Заорал он. Перехватив «воронка» из левой руки в правую, он подбежал к борющимся, и с размаху, что было сил, всадил молот хвостом-противовесом в спину мнимого брата!
Придавивший Коршуна человек тут же обмяк, но Коршун не отпустил его, а освободив челюсти от локтя, еще крепче прижал к себе противника и заорал, как утром на дворе:
- БЕЙ!!! БЕЙ ЕГО, ПАРЕНЬ!!!
Но и орать не надо было! Раз за разом свистел молот и обрушивался на израненную спину! Только ударив раз двадцать, переломав злыдню ребра, раскрошив хребет, Пила остановился, и тяжело дыша опустил оружие. Коршун, отшвырнув от себя тело, поднялся на корточки, потом встал, шатаясь и отплевываясь:
- Черт, собака бешенная! Тьфу, чуть пасть не разорвал! – орал он - Тварь! Чуть зубы не повыламывал, тьфу, сука паршивая! Чертов злыдень, чертов выблядок пещерский! Тварь! – И вдруг набросился на Пилу и сжал его в таких объятиях, что кости захрустели:
- Ну ты дал, парень! Ну ты дал! Как ты его, а : «УПЫРЬ ПОГАНЫЙ!» А! Ну молодчина, паря! Ну герой! Не в добрый час он на ваш двор заглянул, а!
- А Вепрь! – вдруг прервал он дифирамбы – С ним что! Подбежав к лежащему товарищу, Коршун бегло осмотрел его, и сказал: - Слушай, Пила! Давай-ка чеши за нашими! Да егозла этого, служку, увидишь – прихвати!
Пила вернул Коршуну окровавленный молот, и побежал обратно в хоромину. Через минуту Клинок и Рассветник были тут как тут. Следом прибежал Заяц и трактирные слуги, с огнем и с оружием на всякий случай.
- Дело от первого полководца Барса! – закричал Коршун, подняв над головой воеводину печать. Клинок, встав рядом, тут же скомандовал:
- Не толпиться тут! Ты старший? – спросил он Зайца.
- Я, боярин! – Четко ответил управляющий. Он уже не пригибался, и не растягивал свою умильную улыбку, а смотрел на собеседника прямо, и был куда как серьезен.
- Носилки пусть тащат! Раненому комнату освободить! Кто из твоих людей надежнее, пусть двор оцепляют. Никого не выпускать. Остальных слуг собрать в столовой! Одного бегом в детинец, пусть будят воеводу либо Орлана. Пусть скажут: Здесь кровопролитие, и дело государственное!
- Будет сделано! – сказал Заяц, и бросился раздавать помощникам указания: - Вы двое светить оставайтесь, ты – за носилками, людей в людской возьмешь! Ты – в детинец, скажи там, пусть будят воеводу или боярина Орлана, государственное дело! Да потом за хозяином мчись! Остальные – за мной!
Рассветник тем временем перевернул Вепря на спину, разорвал на нем пропитанную кровью рубаху, и осмотрел рану. Рана была – в ширину лезвия ножа, спадалась и распадалась с тихим свистом, источая пузырящуюся кровь.
Мигом принесли носилки, слепленные наскоро, Вепря погрузили на них, перенесли в уже готовую маленькую комнату и уложили там на лавке. Воин сильно побледнел, не двигался и не говорил, но был в сознании – смотрел ясно, жмурясь и сжимая зубы при тряске. Пока его рану обмывали и перевязывали, Коршун вкратце рассказал товарищам, как было дело.
Злыдень подкараулил их с Вепрем на заднем дворе возле нужника. Светильники к их приходу он успел погасить, но помогло это ему мало – из-за яркой луны.
- Не то как котят бы нас передавил, сволочь! Лучше сов в темноте зыркают эти гады! – злобно добавил Коршун.
Вепрь хоть и увидел его, но поздно, не успел ни назад податься, ни меча обнажить, и первым же ударом получил рану в грудь. Тут же злыдень кинулся на Коршуна, тот вскрикнул, но негромко – вдохнуть не успел, а потом уже они сцепились, потом – и Пила подоспел. Как раз вовремя подоспел – отмечал Коршун – уж больно этот бес окаянный ловко и злобно дрался («Зараза!»)
- Конечно ловко и злобно! – отвечал Клинок – А вы думали, он вам как барана даст себя прирезать, сам топор подст, и шею подставит! Счастье еще, что у паренька такой крепости в руках не было, к какой злыдень в прошлом обличии привык! А то, думаю, он бы и Вепря сразу насмерть уложил, и за тобой, Коршун, дело бы не заржавело! Вот вам ваше мордобитие сегодняшнее во что обошлось! Ну да полно об этом…
- Я другого не понимаю, - повернулся к Пиле Рассветник, управившийся с повязкой – Как ты-то на его колдовство не поддался! Ведь брат твой перед тобой был, во плоти! И ты так сразу его раскрыл! И считай, на брату руку поднял, насмерть! Как это?
- Да я брата вообще не видел. – признался Пила – Видел, будто чучело какое-то с Краюхи кожу сняло, на себя напялило и им же прикидывается! Ух! – сжал он кулаки – Вспомню – так руки чешутся второй раз его убить!
- Во как! – сказал впечатлено Коршун – Вот, что значит родная кровь! Так просто не проведешь!
В комнатку заглянул Заяц:
- Господа! Все сделал, как вы сказали. За лекарем послать?
- Нет, сами справимся.
- А с телом что делать? – спросил Заяц. – Оно все там, на задворке лежит.
- В надежном месте запереть, и глаз не сводить с него. – сказал Рассветник – Тебя благодарим, добрый человек, а пока оставь нас.
Заяц удалился.
- Вы тоже ступайте. – сказал Рассветник всем. Я пока Вепрю помогать буду. Клинок, ты за старшего.
Клинок мягко похлопал Вепря по руке, и вышел. За ним подошел к лавке Коршун:
- Эх, не везет тебе, брат! Сначала ухо порезали на холодец, а теперь вот еще проткнули вдобавок! Ну ничего, брат-Рассветник тебя на ноги поставит!
Вепрь снова ничего не ответил, только скривил рот, кажется в подобии улыбки.
Пила вышел молча, но Вепрь, лежавший до того неподвижно, чуть повернул голову и посмотрел ему вслед.
В столовой было множество людей. Столы убрали. Скамьи составили у стен, и на них расселась собранная прислуга. Немало остались без мест и тут же стояли стоя. За единственным столом в середине зала сидели Борец и Орлан с двумя младшими боярами. Клинок, поздоровавшись, присел рядом и стал рассказывать о происшествии. Коршун и Пила сели тоже. Скоро появился хозяин трактира, но увидев Борца не стал вмешиваться в дело. Он сел на другом конце стола, подозвал к себе Зайца, и тот вполголоса докладывал ему лично.
Выслушав рассказ Клинка, воевода встал, и сказал:
- Ну, ясно с этим. Хозяин, людей всех собрали?
- Из моих, кроме тех кого я сам в город отпускал, нет Щелкуна. – Ответил купец мощным звучным басом.
- Кто это, Щелкун? – спросил Борец.
- Управляющий, который с утра был, и вот, господ встречал. – Ответил Заяц.
- Найти, да побыстрее! – велел Борец. – До тех пор никого не выпускать. Орлан! Возьми людей, да помоги господам искать!
Щелкуна отыскали в четверть часа. Он сидел, забившись в какую-то каморку в самом дальнем углу людских. Когда его привели в столовую, он был бледным как полотно, весь трясся, и был от страха так слаб, что его вели под руки двое слуг.
Борец оглядел его, и велел устроить допрос здесь же. Хозяин выделил для этого свой собственный кабинет. Кроме Борца допрашивать ушли Орлан и Клинок. Там Щелкун, и не думая запираться, рассказал как встретил на подворье злыдня, как тот приказал спрятать его в гостиничной хоромине, и как Щелкун выдал злыдню, в какой комнате остановились ночевать пятеро преследователей. Кроме связных слов он постоянно стонал, плакал, просил пощады, и оправдывался помутившимся рассудком, что наверное, было и недалеко от истины…
- Что он тебе пообещал в награду? – спрашивал Борец.
- Ничего не обещал! Ничего не обещал! Пощади!– ныл в ответ несчастный Щелкун. Он не в силах был усидеть на стуле, падал, и подползая по полу, силился припасть к сапогам воеводы.
- Угрожал тебе? Говори!- злился боярин, отпихивая ногой пресмыкающегося слугу.
- Нет, сказал только - сделай так, я и сделал, как он сказал…
- Выходит, ты по своей воле ему помогал?
- Да нет же! Говорю, не в своем уме был!
«Еще не такие, паря, люди как ты или я, или посильнее нас, на чары злыдней поддавались, и по одному их слову такое делали, что сами потом слабость свою проклинали!» - вспомнились бы тут Пиле слова Рассветника, будь Пила рядом.
- Что делать-то с ним? – посоветовался Борец с Клинком, выходя с допроса.
- Запри его пока в тюрьме у себя. – сказал Клинок – А утром, на свежую голову разберемся. Утро вечера мудренее, да и Рассветник освободится. А сейчас всех отпускай, и своих, и здешних. Только еще одно: У нас тут два человека, раненный и еще один с ним, в комнате рядом. Прикажи, чтобы к ним боярина понадежнее приставили, пусть туда никто кроме нас не входит, ни гостиничные слуги, ни тем более еще кто-то. Сделаешь?
- Добро.
Судьба Щелкуна, и его виновность-невиновность Пилу мало интересовали. Он подошел к Зайцу, и спросил:
- Послушай, можно мне к телу сходить?
Заяц вопросительно посмотрел на хозяина, тот только пожал плечами - мол мне-то что?
Пилу слуга проводил в маленькую, на одного человека, комнату в двух дверях от той, где остались Рассветник с раненным Вепрем, поставил на стол светец со свечой и ушел.
Краюха лежал на лавке, спиной вниз. Кровь из его ран уже не текла, и подложенная под него рогожа была сухая. Пила смотрел на тело, и с удивлением и с ужасом понимал, что это мертвое восковое лицо было уже не маской, надетым неведомым чудищем, а лицом Краюхи, и эти стеклянные глаза, нацеленные сейчас в потолок, были мертвыми – НО ГЛАЗАМИ ЕГО БРАТА…
Пила не заплакал, даже не прослезился. Ему захотелось упасть на колени, и голову положить в последний раз брату на плечо… Но и этого он не сделал. Он только шагнул к лавке, где лежал брат, и рукой закрыл ему глаза.
«Двое нас осталось. Если еще Хвоста в горах убьют, как тогда быть…»
|
3 
