1.
Молочные сменились коренными,
дырявыми – и всё не тридцать два,
возможно, мудрость принесут года,
и я пойму, что дважды два – четыре,
и перестану верить в чудеса.
и к чёрно-белому придут оттенки цвета.
Ну, а пока, я слышу голоса,
которые понятны только детям,
и засыпаю, сжавшись в кулаке,
на самом крае между сном и явью…
Кисельный берег в сладком молоке,
и я с разбега в молоко ныряю.
2.
И всё одно выходит на Таро,
и баба Таня (в тридцать лет уж бабка)
размешивает в кружке молоко,
и что-то пишет в старую тетрадку.
Не обо мне? – А хоть и обо мне!
А палец сам накручивает пряди…
Ты память крутишь. – Ничего себе!
А чтоб её всё по головке гладить…
3.
Там, где у гор и Хаджоха,
где всё ещё ранние браки,
брови сошлись как холмы,
и люди в чёрных рубахах
славят "Алла" с мечети
и Рождество под брынзу –
землистого цвета чеченцы,
которых зовут "адыги".
Сошлись мы друзьями за счастьем,
и было всего по горло…
мне нежность нужна телячья,
тебе лишь телок покорный.
4.
Намучались и, словно, не в себе,
всё валится из рук и исчезает.
По комнате, как будто по воде,
по пустякам, как молоко вскипаем.
Переставляем нужное назад,
ненужное топорщится буграми -
его не спрятать и не разбросать.
И мы от психа молоком сбегаем,
и глупое мурлычем в голове,
и в пол плюём,
чтобы забыть заразу,
но через час построится в уме,
как банный лист подхваченная фраза.
А, ну, её.
И, словно, заводной:
поднял, поставил, передвинул, сдвинул…
Всё что в руках – отправится на пол,
что на полу – пусть под ногами сгинет.
Опять искать, и что нужней всего
исчезнет рано и найдётся поздно,
как на плите включённой молоко
сгущенное взрывается на воздух.
5.
И снова "ты"? –
Скисает молоко,
так будет рыхлый творог нам на завтрак.
Последнее, что было нам дано
ушло с рассветом.
Ты не любишь правил?
А я, как будто, верю им давно? -
Хотя, на деле редко нарушаю,
всё чаще выдавая за новьё
угасшее почти до искры пламя.
Ты куришь часто и не любишь дым?
Своё не пахнет –
оседает пеплом,
но я у форточки спиной ко всем святым,
подхватываю грипп в сквозящем ветре,
и грею кофе снова у плиты,
до кипятка, что невозможно взяться,
и предлагаю перейти на "Вы",
и с тем расстаться…
6.
До донуги, чи може до Львiвськiй площi,
в набитом троллейбусе – джига сардин в консерве:
болтает и давит, и просто ломает кости,
томатный пот – какие тут к чёрту нервы.
И самый ближний из всех
убит и зарублен мечом –
в мечтах – повезло, в реале завален матом.
А эту с корзиной –
на первом же вздёрнуть, причём
с корзиной, с прабабкой, с отцом и покойником братом…
7.
Казённый быт –
чайник без ручки –
ожегся и выть.
А было бы лучше
ходить и всласть
гостями зваться,
куда попасть,
там и остаться.
Кого любить?
А пьяным пофиг –
жестяный быт
навряд ли спросит.
Побыл и - гой!
Как не бывало,
опять домой
и всё с начала:
казённый быт –
два помидора,
сквозняк и пыль
по коридорам.
Что угол – лес,
из леса в рощу.
Сплошное без,
сплошное возле.
Казённый быт,
и чай под вечер…
Со мною быть –
о чайник жечься.
8.
В тумане белом,
что хочешь делай –
всё поперёк -
из глаз ни капли,
из горла сказки,
и невдомёк,
что сны приходят,
стоят в прихожей
и тихо ждут,
что лето клином
летит кликливо
к себе на юг.
Дымится в белых
кострах осенних
и зреет грусть.
"Такая малость
к зиме осталась" -
совсем чуть-чуть.
В тумане белом
пахнуло хлебом,
и истин суть
приходит снова
сказать нам слово
сквозь млечный путь.
9.
И снова ты –
(скисает молоко.
Так будет рыхлый творог нам на завтрак),
что было – сплыло,
сором поросло –
ищи-свищи, не откопаешь правды.
А сыну восемь, через двадцать дней…
Он, как и я, во всём всегда уверен,
он любит стены и не любит двери,
и ничего не знает обо мне,
и потому, как легкое перо
он невесом,
и жизнь всё чаще праздник.
Он – рыжий плут, исподтишка проказит,
и гордо носит папино лицо…
В таких глазах
(ах, быстро погрустнеют),
в таких глазах, что глаз не отвести,
такие черти вместе с ним взрослеют,
такая мудрость видится в дали…
Но, боже мой, коль ты ещё способен,
а всепрощенье всё ещё не ложь,
пусть будет он мне не во всем подобен,
а лишь похож.
10.
Из всех уходов –
важный навсегда.
Туман размыл законы геометрий
нет больше линий, и взбесился вектор,
и параллельны только провода.
Вчерашнее уходит на покой,
слоится фотографией в альбоме
(чернеет, разлагаясь Polaroid?
И не понятно где, зачем и кто мы?)
Струимся влажной музыкой сквозь сны,
меняя образ декораций мнимых,
разрушим даты времена событий,
обожествляя острые углы.
Туманом прикрывая пробужденье,
нагую правду мятых простыней..
И параллели нашего рожденья
из разных параллельных плоскостей.
И новый страх идёт из ниоткуда –
запутает давно неясный смысл…
"Всё в мире спит,
В предвосхищеньи чуда",
лишаясь установленных границ.
Забытое –
до боли актуально,
уставшее –
не восстановит сил.
Сны, словно явь – настолько всё реально,
где каждый встречный оказался мил.
А через сто нас всех уже не станет,
и наша жизнь из 1000 мелочей,
запуталась в своих неровных гранях,
и мы как будто параллельны с ней.
11.
Мысли скисли молоком,
или мОлоком –
уводил себя домой,
или волоком
переправил через брод –
морда драная,
а на завтра всё пойдёт
вновь и заново.
Февраль 2001 |
2 
