Фрида.
К концу лета, когда в воздухе начинает пахнуть прелыми листьями, порывы холодного ветра так и норовят сорвать с головы шляпу, а в небе все чаще раздаются протяжные журавлиные крики, в нашем доме, нашем милом доме, который мы так любили и своими сердцами согревали во время непогоды, осаждающей его стены, когда, казалось, весь мир был настроен против него, тогда только мы - его верные жильцы были ему оплотом.
Спокойные дни, непрерывно чередуясь с ночами, составляли нашу размеренную, избавленную от потрясений жизнь. Нам все было понятно. Нам все было очевидно. Как вдруг такое происшествие - в нашем доме поселился ящер! Поначалу, Фрида - моя жена, восприняла это как откровенное предательство. Она вскочила с постели и закричала в пустой коридор как-то ночью:
-Ах ты сволочь, этим ты нам отплатил? Мы холили тебя, лелеяли, чистили крыльцо, белили снаружи. Внутри мыли-вымывали. А ты, паршивец, посмел приютить тварь хвостатую, холодную, гладкую на ощупь!
Дом содрогнулся, но выстоял.
Фрида искренне захотела, чтобы и я присоединился к ее причитаниям, но это было не по мне. Наоборот, я возжелал познакомиться с чудной тварью поближе, узнать, чем она живёт и о чем думает, словом, подружиться с ней. Я хотел сделать это незаметно, чтобы жена ничего не заподозрила и не бранилась чрезмерно. И вскоре, такой случай представился.
Одним поздним вечером я спустился в подвал, где обитал ящер. Я долго светил себе фонариком, выхватывая причудливые тени предметов, кашлял от пыли, путался ногами в старье и был уже не рад, что пришёл сюда. Но вот, свет моего фонаря нащупал длинное тело. Это был он. Ящер глянул на меня своим стеклянным глазом и повернул длинную голову в бок, как бы намекая на протяженность своего жизненного опыта.
Я подошёл к нему поближе и увидел в слабом свете всю его великолепную фигуру - обтянутые прекрасной кожей могучие мышцы, длинный хвост и юркий язык, появляющийся на мгновение для того чтобы снова исчезнуть. Именно этот язык меня заворожил. Его раздвоенный кончик, без устали пробующий окружающий мир на вкус, так, словно убеждаясь, всякий раз в нереальности происходящего, но не теряющий надежду на лучшее истолкование жизни, говорил со мной. Голос его был с хрипотцой, очень глубокий и мудрый голос.
Я слушал его, тихонько раскачиваясь в легком трансе, пропуская через себя его вибрирующую мудрость. Это было потрясающе и незабываемо, казалось, так может продолжаться вечно. Я замер своей душой, боясь вспугнуть ощущения, но тут, Фрида закричала сверху: «Куда ты запропастился, мерзавец, я тут одна в этом тёмном и страшном доме, с этой жуткой тварью!».
Мне захотелось сказать ей: «Жена, постой, не бранись, лучше спускайся к нам и послушай мудрого ящера». Но я ничего не произнес. Вместо этого, я наклонился к живому существу и посмотрел ему в глаза. Его взгляд отразил меня самого, и я понял, как плохо мне было до этого момента, как бесцельно прожил я свою жизнь, на что разменял ее драгоценные минуты. «Спасибо», - только и мог горько произнести я шепотом.
Ящер закрыл глаза. И я закрыл свои. Мы молча пребывали в тишине, слушая каждый свою жизнь.
Фрида наверху, в своей комнате, тоже сомкнула веки. Она спала.
А потом он снова заговорил со мной.
Саша был настолько маленьким мужчиной, что иногда закатывался за диван. Чаще всего это случалось с ним во сне. Он попадал в зазор между диваном и стеной и постепенно скатывался вниз, на запыленный пол, настолько он был мал и изящен. Нет, он не был карликом. Какие-то несколько сантиметров отделяли его от той неуловимый границы, за которой он мог быть причислен к роду малых людей, так он их называл про себя.
Знакомые и сослуживцы звали его за глаза Крохой, а его мама ласково величала Малышом. Но он не терпел этих прозвищ и большим страданием отзывался за весь свой маленький рост.
Однажды его мать пришла навестить его, у неё был свой ключ, но не нашла его в квартире. Она искала его повсюду, заглядывая во все щели и самые потаенные места, но все было напрасно. Саши не было нигде.
Стоя напротив витрины, он рассматривал букеты цветов. Пышные и разноцветные, они стояли в вазах, громоздясь на полках магазина, переливаясь, и наслаиваясь друг на друга в бликах стекла. Тогда он впервые увидел себя в отражении стекла и почти не поверил своим глазам. Всем своим малым ростом он буквально сливался с букетами цветов, придя извне, но став одним из них.
Потом, по прошествии многих дней, он научился получать удовольствие от своей неприметности. Так, закатившись под утро за диван и отдыхая от сна, пробудившись, он чувствовал себя вполне счастливым. Он пребывал в состоянии покоя и защищенности в углу между стеной и диваном и лишь немного пыльных комочков мешали полностью погрузиться в негу - они попадали ему в нос и щекотали его.
А потом он понял, как важно ему было быть таким маленьким. Только там, внизу, среди истоков предметов, в многочисленных руслах дающих начало мебельному царству, он , лёжа на спине, видел их зарождающуюся жизнь, видел это таинство изнанки, той о которой обычный человек и не подозревает.
С тех пор, как он осознал свой дар заглядывать по ту сторону мира вещей, все остальное постепенно перестало для него существовать. Саша уже сознательно закатывался под диван, стол, тумбу, сервант, чтобы лежать там, наслаждаясь раскрывающейся ему тайной, внимая ей тихо и боясь вспугнуть ее даже самым неприметным движением.
А однажды, когда созерцание получилось особенно волнующим, он почувствовал, как сам становится частью этого скрытого изнанчатого мира. У него сладко заныло где-то в животе, закололо в кончиках пальцев и стало тягуче увлекать в бездонную пропасть, наполненную сверкающими шарами, осколками разноцветных стекол и ещё чем-то неуловимым и прекрасным. Тогда, впервые столкнувшись с возможным проникновением в таинственный мир, он испугался. И хотя переживание это, не было похоже ни на какое другое случившееся с ним до сих пор, впервые подарив ему счастье новой, незамутненной страхом жизни, он робко воспротивился ему, не понимая до конца, как правильно ему поступить.
А потом наступила тоска. Весь последующий день, совершая всевозможные дела, важные и не очень, он постоянно мучился, с тоской вспоминая волнующие минуты, до такой степени, что все меркло перед ним, оставляя силы лишь на возвращение домой и погружение в сладкие ощущения.
Собственно, постель ему была уже не нужна и ищущая его по всем комнатами мама, была удивлена нетронутыми одеялом и простыней на его диване.
Благоухающий последней линией духов, в безупречном костюме и накрахмаленной рубашке, перед Посетителем сидел за канцелярским столом Канцеляр и молча рассматривал трещину на стене за его спиной. Он положил бумагу в ящик стола и, задвинув его, уставился на Посетителя мутным взглядом.
- Я прошу Вас, очень прошу вас рассмотреть мое дело вне очереди, ведь оно и так долго пролежало без ответа, - Посетитель умоляюще смотрел на Канцеляра, – если это необходимо, я принесу еще бумаги, главное, чтобы их рассмотрели. Канцеляр, не сводя молочных глаз с посетителя, приподнялся со своего места и уперевшись животом туго обтянутым материей в край стола, нахмурил брови.
- Я понимаю, понимаю, - засуетился Посетитель и протянул блеющим голосом, - вы устали и идете обедать. Может быть, вы взглянете на нее позже, как вы полагаете? Подрагивающими руками, он потянулся к столу за бумагой, словно желая забрать ее, однако, спохватившись и одергивая правую руку левой, судорожно заставил их вернуться назад к туловищу.
Но Канцеляр уже вышел из-за стола и с явным неудовольствием уставился на Посетителя, явно недоумевая, как стоящий перед ним так сумел поколебать распорядок его дня. Затем он молча простер правую руку перед собой и отодвинул Посетителя, этим очистив себе проход к двери из кабинета. Увидев это, Посетитель взвизгнул, как бы ни веря в намерение Канцеляра, он округлил рот, выкатил глаза и замахал перед ним руками.
– Как вы можете уходить от меня, покидать эту комнату, не решив важных дел, не рассмотрев мои бумаги, мое прошение! Он подпрыгнул на месте, брызжа слюной и взвизгивая. – Я требую немедленного рассмотрения моего дела, иначе вы останетесь без обеда, – кто разрешил вам отказывать мне? Посетитель все больше распалялся, выкрикивая свои претензии Канцеляру, то приближаясь к нему, то отдаляясь.
Канцеляр важно выпятив подбородок, сделал шаг по направлению к выходу, словно не замечая Посетителя. Когда до двери осталось совсем немного, Посетитель, видя, что Канцеляр собирается покинуть помещение, дико закричал, и бросился на него, размахивая руками. Тот повернулся и удивленно приподняв брови, скучающе посмотрел на надвигающегося Посетителя.
- Я вас ненавижу, - кричал на ходу Посетитель, я уничтожу вас и ваши бумажки, я сотру вас в порошок, если вы не решите дело в мою пользу! – Я, я, я не знаю, что с вами сделаю, - от напряжения он вытаращил глаза, вздувшаяся вена прорезала его бледный лоб, и он стал похож на древнего прорицателя, вещающего, и от бессилия желающего стереть с лица земли не верующих в его истины.
Канцеляр развернулся и затуманенным взором посмотрел на Посетителя, по-прежнему бесстрастный, со скрещенными руками на животе, олицетворяющий саму уверенность. Он с видимым усилием сдержал зевок и как бы в дремоте прикрыл глаза.
– Вы слепец, вы ничтожество, вы мразь, - неслось на него со стороны Посетителя, - я вижу вас насквозь, – дайте мне Время! Посетитель произнес это слово и осекся, застыв на месте и испуганно посмотрел на Канцеляра.
От невнимательности и полусна Канцеляра не осталось и следа. Он негодующе взглянул на Посетителя и громовым голосом произнес: «Довольно»!
- Я не хотел, простите меня, - почти захныкал Посетитель, - я только желал получить свою бумагу в положительном виде. – Я больше так не буду, поверьте, - он говорил все тише, вжимая голову в хилые плечи, и чуть не падая обратно на стул. Теперь он уже не выглядел грозным Посетителем, который минуту назад размахивал руками и в приступе праведного гнева требовал справедливости.
Он стал всхлипывать, и сквозь слабые рыдания было слышно: «Я буду слушаться вас впредь, мне больше не нужна моя бумага, лишь не сердитесь на меня»! Он умоляюще посмотрел снизу вверх на возвышающегося перед ним горой Канцеляра - жалкий, с покрасневшим от слез лицом, не чувствуя перед собой даже малой возможности избежать кары, покорно ожидая худшего и неотвратимого.
Канцеляр подошел к своему столу, отодвинул кресло и грузно воцарился в нем. Затем достал бумагу Посетителя и, нахмурившись, посмотрел на нее. Наконец, он разомкнул плотно сжатые губы и произнес: «Вы посягнули на самое святое, что у нас есть, вы потребовали то, что вам не принадлежит. Ваши слова вырвались из вас в состоянии гнева, следовательно, они являются искренними и идут из самого сердца. Вам никогда не получить, того, что вы требовали! Я наказываю вас своим приговором и привожу его в исполнение немедленно».
Казалось, что побледневший, откинувшийся на спинку стула Посетитель, уже не слышал его последних слов - он сидел с бессильно опущенной на грудь головой, смирившись со своим будущим, затихший и безучастный.
Канцеляр еще мгновение рассматривал лежащую перед ним бумагу, а затем, взяв ее в руки, аккуратно и не спеша, наслаждаясь каждой секундой творимого им уничтожения, разорвал ее пополам. Затем он встал со своего места, переступил через лежащее ничком тело Посетителя и вышел из комнаты.
Когда господин Гонзо вышел на улицу, было шесть часов вечера. Смеркалось, это чувствовалось во всем, особенно из-за зажигающихся постепенно, один за другим, уличных фонарей. Господин Гонзо перекинул через руку свой плащ и торопливой походкой направился в сторону центральной площади города.
Тем временем, в зашторенной, почти не пропускающей в себя свет квартире, в одной из ее комнат, самой дальней, сидел в большом кресле человек. Со стороны могло показаться, что он спит, или, не дай Бог, умер, настолько недвижим был он в своей позе. Лишь глаза, подслеповато смотревшие из под косматых бровей, выдавали жизнь, существующую в его теле. Человека звали господин Остон, ему было много лет, так что он был, в общем-то, стариком. Так его и звали – старик Остон. Он жил один, дети и внуки почти не навещали его, и он тихо доживал свой век здесь, в этой пыльной и мрачной комнате. Лишь одна пожилая женщина, жившая неподалеку, навещала его раз в неделю, беспокоясь о нем, принося еду и выполняя, за небольшую плату, посильную работу.
Господин Гонзо уже пересек главную улицу и подходил к дому старика Остона, когда он вспомнил, что забыл дома одну вещь, без которой вряд ли мог осуществить задуманное. Озадаченный этой мыслью, он остановился посередине проезжей части и глубоко задумался. Но уже спустя минуту, все еще колеблемый сомнениями, он все же продолжил свой путь, очевидно, не захотев проделать обратную дорогу из-за своей забывчивости.
Было уже совсем темно, когда он вошел в подъезд небольшого дома в три этажа и стал подниматься по винтовой лестнице, изредка останавливаясь, чтобы отдышаться и переложить свой плащ из одной руки, в другую. Наконец, он подошел к нужной двери и трижды нетерпеливо позвонил в нее. Никто не открыл ему и постояв еще некоторое время в тишине, он нажал ручку двери и она открылась. Коридор был длинный, захламленный всевозможным старьем и господину Гонзо пришлось пробираться между наставленными вещами в почти полной темноте. В конце коридора виднелась комната с полуоткрытой дверью, куда, в секундном замешательстве, он зашел, тихо затворив ее за собою.
Старик Остон сидел в той же позе, в какой он просидел почти весь день. Укрытый пледом и не издающий ни звука, он, сливаясь с тенями комнаты, казалось, почти растворился в ней, приняв в свое старое тело ее проступившие рельефы, заполнившие собой это небольшое пространство. Поскольку его кресло находилось напротив двери, то он увидел входящего, однако, ничуть не удивившись гостю, словно был готов к этой встречи. Господин Гонзо подошел к нему и пристально посмотрел на старика. Их глаза встретились, и старик прикрыл их на мгновение, как бы соглашаясь на неизреченное предложение.
Господин Гонзо положил свою шляпу и плащ на столик и подошел к нему ближе. Склонившись над ним, он молча развел руками, словно в извинительном жесте. На лице старика ничего не отразилось, и господин Гонзо уверенным жестом обхватил его шею своими руками. Сдавливая горло с каждым разом все сильнее, он погружал свои пальцы в морщинистую кожу старика, который хрипел, обнажив зубы в предсмертном оскале. Он упорно душил его, но старик не расставался с жизнью, предпочитая отдавать ее, капля за каплей, в мучительном процессе, чем разом покончить со всем делом. Шли минуты безмолвной борьбы, лишь хрипящими звуками наполнявшие темную комнату. Казалось, как ни сжимал свои пальцы господин Гонзо, жизнь упорно возвращалась к старику Остону, то уступая приближающейся смерти, то превосходя ее. Но вскоре, глаза его выкатились из орбит, посиневший язык вывалился, и стало видно, как смерть простирает над ним свою длань, омрачая его лицо тенью, пока тело не дернулось в последнем импульсе жизни, и он не уронил голову на грудь.
Тыльной стороной руки господин Гонзо вытер выступившие капли пота на лбу, и минуту спустя, оправившись от пережитого, вышел из комнаты. Внизу, стоя у входа в дом, он достал из кармана плаща пачку сигарет, одновременно с которой на землю выпало что-то темное и длинное, напоминающее шнурок. Заметив это, он быстрым движением поднял с земли удавку, не отразив на своем лице не малейшей эмоции.
Куриный вой разносился по окрестностям уже третий день. Никто не знал причину его возникновения, и от этого нам всем было жутко вдвойне. На общем совете было решено, что необходимо положить этому конец, и кто-то должен пойти в лес, чтобы выяснить, откуда происходят эти страшные звуки и, по возможности, прекратить их. Я был не против. Когда наступил вечер, я взял со стола большой заточенный нож и вышел из избы, желая поскорее разобраться с этим кошмаром. Углубившись в лес, в абсолютной темноте, исхлестываемый ветками, спотыкаясь о корни, пни и поваленные деревья, я шел уже несколько часов, ориентируясь лишь на этот неумолкаемый вой. Чем дальше я продвигался, тем сильнее звучал этот безумный звук, словно миллионы кур, надрывая свои глотки и подчиненные единой воле, возносили свой измученный общий глас в немые и равнодушные небеса.
Было видно, как в ночном небе упала звезда и вскоре я, хромая из-за ушибленного колена, полуоглохший и еле держащийся на ногах, вышел на освещенную поляну, которая, как мне казалось, была источником этих жутких нечеловеческих звуков, распространявшихся на всю округу.
Посередине поляны, в мягком лунном свете, ко мне спиной стоял невысокий человек. В тот момент, когда я шагнул к нему, словно переступив невидимый круг, этот страшный, изматывающий куриный вой смолк, оставшись где-то позади и я, как будто умытый студеной ключевой водой, почувствовал необычайное облегчение. Незнакомец стоял неподвижно, и я решился пойти подойти к нему. Приблизившись, я тронул его за плечо, впрочем, сразу же отступив при этом на полшага назад, ведь я немного боялся его. Поначалу, ничего не произошло – он, казалось, не почувствовал моего прикосновения, но затем я увидел, как он стал медленно поворачиваться ко мне лицом. Первым слегка развернулось его плечо, следом, вполоборота, все туловище и, наконец, показав свой профиль, он взглянул на меня. Это был сущий кошмар. Ужас сковал меня ледяной хваткой, и я застыл, не в силах издать ни малейшего звука. На меня глазами другого человека, смотрел я сам! Смолкшие было на этой поляне куриные вопли, в одно мгновенье соединившиеся с его пронизывающим взглядом, обрушились на меня, вновь затопив все сознание и унося его в невозвратные дали, адом раскрывшиеся мне в съеденных мною птицах.
|
1 
